Как-то буднично ехал Женя в понедельник утром оформляться в «Психушку». Вообще странно, рассуждал он, обычно ведь туда увозят, забирают под белы рученьки, а тут, наоборот, «здрасьте, принимайте меня». Смешно! С другой стороны, даже интересно, как оно там изнутри. Хотя, скорее всего, обычное неврологическое отделение. Возможно, с собранными вместе такими же, как и он, «отловленными» вузовцами, плюс в компанию к ним, наверняка, дебилы – малолетки, и косящие под придурков пацаны, кому не хочется или нельзя служить по каким-либо убеждениям или жизненным обстоятельствам. Но Женька несколько ошибся!

На проходной больницы, уточнив у охранника, где приёмное отделение, парень неспешно зашагал вглубь территории. Дойдя до нужного корпуса, он вошёл в подъезд и через небольшой стеклянный холл по коридору очутился наконец у заветной пронумерованной двери. Постучался и, не дожидаясь ответа, заглянул внутрь со скорбным выражением лица и вопросом «можно?». Сидевшая за столом женщина в хорошо выглаженном белом халате, недовольно зыркнув на парня, сказала «заходи» и приступила к оформлению его на «постой». Возрастом врачиха была где-то за 50, с довольно мягким, славянского типа лицом, средней комплекции, чуть полноватая, но при этом какая-то рыхлая, вялая и скучная. Если бы не ярко-красная помада на губах и аккуратная укладка на блондинистой, крашеной голове, можно было бы сказать про неё «тётка в халате». Звали тётку Тамара Николаевна. Заполнив медленно нужные бумаги, врачиха вызвала в кабинет медсестру, пожилую, но бойкую по виду. Плавно передав в её натруженные руки Женьку, словно эстафетную палочку, добавила, что придёт в отделение ближе к полудню, а он пока пусть располагается на месте и ждёт её в своей палате для первичного осмотра и дальнейших указаний. Медсестра же проводит его в отделение и поможет с размещением.

Перед заселением парня ждала ещё одна запоминающаяся процедура под бдительным оком приставленной к нему медработницы. Препроводив его в соседний кабинет, больше похожий на подсобку, она велела выложить на стол, стоявший по центру комнаты, взятые Женькой из дома вещи, а именно, содержимое спортивной сумки, включая также то, что было в карманах брюк и ветровки.

– Давай-давай, выкладывай всё! – весело командовала она. Обстоятельно, по-хозяйски перебрав вещи и предметы, она отложила в отдельный пакет маникюрные ножницы с пилкой для ногтей, дезодорант, складной перочинный ножик, походный мини-набор для штопки-шитья, зонт, ключи от квартиры и кошелёк.

– Куртку тоже снимай, вытащи ремень из штанов и шнурки из ботинок, и давай сюда мне, – продолжала творческий процесс она. Женя только и успел, что издать от удивления пару междометий и попытаться возмутиться этой экзекуцией, но был тут же медсестрой прерван:

– А ты чё думал? Тут не санаторий.

Протянула ему какой-то разлинованный бланк с шариковой ручкой:

– На вот, пиши здесь, что в пакете из вещей. Потом, когда выписывать будут, получишь обратно в целости-сохранности! И сумку укажи – я в ней всё и оставлю.

Пока Женька заполнял бланк, медсестра подошла к выбеленному, простому казённому шкафу у стены, порылась там недолго и вернулась к столу с потёртыми синими тапочками в руках и больничной курткой-пиджаком на двух пуговицах, слегка напоминающей вельвет по фактуре ткани, такого же цвета, как и обувка.

– Куртку надень, тапки с собой – в отделении переобуешься. Пошли! – снова скомандовала она.

«Хоть штаны не отобрали!» – мелькнуло у Жени в голове. Правда, без ремня они с трудом держались на поясе. «Значит, буду в трениках ходить! С такими методами на прогулку точно не выпустят, так что обойдусь. Хорошо, не в пижаме в серо-синюю полоску, а то был бы, как узник лагерный» – продолжалось брожение мыслей. Парень резко выдохнул, словно стараясь избавиться от последнего сравнения, быстро натянул больничную куртку, всунул тапки в большой пакет, в который поместились неотобранная у него одежда (треники и носки со сменным бельём), зубная щётка с пастой, расчёска, книги и блокнот с ручкой, и поспешил за шустрой медсестрой.

Ещё подходя к больнице, Женька обратил внимание на колючую проволоку, идущую в два ряда по верху грязно-белого бетонного забора, опоясывающего её территорию. На самой же территории, пока он шёл следом за медсестрой в корпус, где, очевидно, находилось его отделение, было как-то мертвенно тихо и сумрачно. И день ещё выдался пасмурный, и от серых корпусов с мутными, зарешеченными окнами веяло тоской и покинутостью. Наконец медсестра нырнула в подъезд и стала подниматься по лестнице. Парень за ней!

Отделение оказалось расположено на третьем этаже, дверь заперта, сбоку кнопка-звонок. Медсестра один раз протяжно позвонила и застыла в позе, держа Женькины бумаги в руках. Открыли не сразу, впустили. Медсестра отделения взяла у коллеги бумаги, сказала парню обождать на месте и скрылась за соседней дверью какой-то комнаты. Женя тем временем пока присмотрелся, изучая пространство. Место, где он стоял, было похоже на предбанник или тамбур в вагоне, но чуть пошире. Влево начинался длинный коридор с прямоугольными, обтянутыми зелёным кожзамом, банкетками вдоль стен бледно-голубого окраса, с широкими дверными проёмами справа на большом расстоянии друг от друга (наверное, палаты, но почему без дверей?) и громадным арочным проёмом слева, за которым угадывалось что-то просторное типа гостиной или зоны отдыха. Кое-где на банкетках сидели пациенты, в таких же синих куртках-пиджаках, как и на Женьке, общались между собой. Кто-то из больных прохаживался лениво по коридору в одиночку. Вправо от тамбура коридор продолжался, переходя почти сразу в поперечник и далее в боковое крыло больничного корпуса, где виднелись вдоль стены закрытые двери кабинетов с табличками. Тут вернулась медсестра отделения и, буркнув на ходу «пошли», повела Женю по главному коридору влево, видимо, размещать!

Второй широкий проём в стене оказался входом в «его» палату. И точно – нет двери! При входе сразу сбоку в углу маленький замызганный умывальничек с узенькой полоской зеркала над ним сантиметров двадцать высотой, позволяющей рассмотреть почти всё лицо при желании. Палата представляла собой большую вытянутую прямоугольную комнату с шестнадцатью кроватями-койками, расположенными поперёк к стенам на равном расстоянии друг от друга, девять со стороны внешней оконной и семь со стороны внутренней глухой стены, отделяющей палату от коридора, с проходом посередине по всей длине комнаты. Кровати, как в пионерлагере: две металлические трубчатые, с закруглёнными углами, спинки с торцов, к которым крепится рама с провисающей проволочной сеткой, с тонким набивным, хорошо пользованным матрацем. Рядом с каждой койкой (в комплекте!) простая квадратная тумбочка с дверцей и двумя полками. Окна большие, с давно немытыми стёклами и двойными решётками, одна изнутри, а другая со стороны улицы, в данном случае, двора больницы. При желании можно было, конечно, дотянуться рукой сквозь прутья до стекла и даже открыть окно для проветривания при наличии ручек, которые, естественно, были вывинчены для безопасности. В то же время решётки оберегали окна от возможных случайных или неадекватных действий «психов». Для проветривания помещения заходила иногда медсестра со своим ключом-ручкой и ненадолго приоткрывала окно. Но делалось это крайне редко, в чём Женька убедился за весь последующий период своего пребывания в больнице. Что касается койки, то ему досталась четвёртая справа по ходу движения, с оконной стороны, единственная из незанятых!