— Бедняга, жить «в провинции, у моря»…

— Да-да-да. Какие-то шутихи взлетают, клоуны проходят, девушки ночью на лошадях — цок-цок-цок — всадницы. Ночные клубы сверкают. Едем мы в гостиницу, где он живет, и вдруг я вижу огромные светящиеся буквы: «Остров Крым. Казино». Не то что такого никогда не было, но, честно говоря, даже не мечталось. Когда стиляги ходили по «Броду», по улице Горького, они думали, что когда-нибудь что-то, может, и будет. Но чтобы Москва так преобразилась, никто даже представить не мог.

— Материализация диких мечт?

— Мне кажется, что все население в те времена было отчасти затронуто этими дикими мечтаниями. И сейчас их как-то воплощают по своему разумению. Уже прошел период немыслимого опьянения деньгами. При Советах же не было денег. Были какие-то сертификаты для распределения мизерного количества товаров. А тут вдруг реальные деньги, на которые можно все купить, за границу ездить, оставить детям. И народ поплыл. Была интоксикация совершенно безумными мечтами. Потом лопнувшие пирамиды, дефолт. Как ни странно, это дало отрезвляющий эффект. Сейчас стало поспокойнее. И все равно в Москве что-то невероятное происходит. Мы говорим иногда, что народ очень плохо живет. А кто же тогда сидит во всех этих бесчисленных кафе, пивных и ресторанах? Кто сидит за рулем бесчисленных автомобилей, которые стоят в пробках? Это ведь тоже часть народа — безумная, активная, нахрапистая, которая жмет и жмет куда-то вперед.

— Удивляетесь как иностранный гость?

— Мне-то удивляться не надо. Я бываю здесь по крайней мере два раза в год, и подолгу. И я бы особо отметил две вещи. Во-первых, произошла настоящая ресторанная революция. Еще года три назад, несмотря на все попытки, это было довольно жалко. И вдруг все превратилось в высокий класс. И на разном уровне, кстати говоря. Есть недорогие рестораны очень хорошего качества и обслуживания. И второе, что бы я отметил, это революция туалетов. В начале девяностых годов войти в туалет в Москве, не говоря уже о провинции, было невозможно. Всюду тебя преследовала вонь. Сейчас ее нет совсем. Везде великолепные туалеты, чистота, изящные умывальники, сушилки для рук и так далее. Это очень важно. Еще Есенин ведь в двадцатые годы писал, насмотревшись на Западе: «Увы, я хочу в уборную, а в России уборных нет». А сейчас — комфорт, цивилизация.

— Вперед глядите без боязни?

— Вы знаете, сейчас не помешает осторожность во всем. На такой цивилизации вполне может возникнуть ублюдочная культура. Другая опасность еще серьезнее. Сейчас в России явно идет процесс стабилизации. А она всегда чревата установлением полицейского или фашистского режима. Муссолини и Гитлер шли под лозунгом стабилизации. Большевики занимались реконструкцией хозяйства… Всем нам надо смотреть в оба, быть чрезвычайно осторожными и интеллектуально бдительными с этой стабилизацией.

— Не тянет в новую Москву на постоянное место жительства?

— Нет, я, видимо, за эти двадцать лет стал космополитом. Если бы мне сейчас предложили выбирать, либо здесь жить, либо там, я бы послал Россию к чертовой матери и уехал навсегда. Такие выборы мы не принимаем. А если, как сегодня, есть возможность жить и там, и здесь, то почему бы не пожить во Франции, в Израиле или в Америке? Или если устроился здесь на работу, то живи хоть целый год.

Затоваренная бочкотара литературы

— Новая книга «Кесарево свечение», которую вы презентовали в нынешний свой приезд, весьма нетрадиционна по форме. Это роман, который включает в себя и прозу, и пьесы, и стихи, объединенные единым сюжетом. Это что, новая литература XXI века?

— Для меня это новаторская и в то же время программная вещь. Она отсекает закончившийся век и определенный период моей творческой жизни, за которым я перехожу в иную степень самовыражения. Возникал этот роман довольно спонтанно. Сначала были написаны три пьесы с одним героем. Потом я увидел, что могу их использовать в своем большом романе как своего рода паузы. Как глубокий выдох и вдох. Герои появляются уже в качестве сценических персонажей.

— То есть, как я понял, пьесы были написаны раньше прозы?

— Да. Сначала я думал, что это будет роман о молодом герое. Грубо говоря, о «новом русском» девяностых годов, хотя он и бывший филолог, бывший правозащитник, ставший в наши дни авантюристом. Но потом текст стал буксовать, и я понял, что мне нужен какой-то противовес этому герою. Так возник старый сочинитель, который очень сильно потянул одеяло на себя и сам превратился в главного героя. А молодой просто оказался его литературным детищем.

— Для вас этот роман — принципиально новая страница в вашем творчестве. А нет ощущений изменения самой литературы в наступившем веке?

— Появляются признаки очень серьезных изменений. Не исключено, что сам жанр романа может исчезнуть или стать другим. Во всем мире интерес к роману очень сильно падает. Возможно, возникнут какие-то иные виды самовыражения. А о романе будут вспоминать, как мы вспоминаем сейчас о Гомере или русских былинах.

— Не читают романы, а что читают — короткие рассказы, детективы?