По ходу моего монолога он бросил плакать и просветлел, даже как-то в романтическом ключе как бы куда-то устремился. При упоминании же «лопат этих неадекватных» вскочил в порыве гнева, отодрал доску от ящика, показал содержимое.

— Ну, что, из золота они, да, из золота?

В ящике, плотно упакованные, лежали простецкие советские лопаты, годные как для выкапывания, так и для закапывания.

— Теперь ты видишь? — кричал он мне. — Видишь, юнец? — Меня поразило, как он немедленно освоил только что изобретенное поколенческое обращение. — Просто в Германии сейчас крезанулись на этих наших руссише лопатен, ну ты же знаешь гримасы буржуазии, юнец! А Савельева, идиотка, законов рынка не понимает!

При имени «Савельева» что-то вдруг клюнуло и пролетело, как воробей. Влад Гагачи хотел было продолжать, да так и застыл с открытым ртом, потому что в коридор вдруг вошли структурные парни и стали с необъяснимой легкостью поднимать и уносить лопатные ящики. Президент, забыв обо мне, начал было распоряжаться, но на него никто не обращал внимания: все и так знали свое дело.

Тогда уж и я направился к выходу из вонючего палаццо. Ей-ей, есть дела поважнее. Мог бы, например, страниц полдюжины написать, вместо того чтобы болтаться среди сомнительных личностей. Уже на лестнице я был пойман мартышкиной лапкой.

— Ты что, не узнаешь?

Ей-ей, мне только этого не хватает, объяснений с Савельевой.

— Милейшая, да как я могу вас узнать? Вам небось было лет семь, когда я покинул эту страну!

Она с ехидством рассмеялась: как будто знала за мной неоплаченный должок.

— А Шуру Савельеву разве не помните, товарищ диссидент? Ну так я — точная копия своей мамаши!

Она зашептала мне в ухо, нагнетая между нами тот же самый горячий воздушок, что исходил двадцать один год назад от ее мамаши, Шуры Савельевой:

— Выведи меня отсюда, мистер! Сделай вид, что ты меня снял. Они меня так не выпустят, заебут!

Я взял ее под руку, как бы погашая часть долга. Она поволоклась за мной, притворно закатывая глаза и стуча кристиандиоровскими каблуками. Повсюду царила суматоха с отъездами, да и с приездами: тусовка продолжалась. Никто нас не остановил, и мы спокойно вышли на крыльцо, под гнусный, пачкающий каждой каплей дождь. Тут же подъехал, как будто специально дожидался на своей «Тойоте», Павел Корчагин. Меньше всего хотелось садиться именно к нему, однако не сядешь — значит, что-то потеряешь из «мужских качеств». Стыдясь своей смелости — или трусости? — я подсадил спутницу и сам влез. Весь этот вздор и в моем-то возрасте; позор малым формам художественной прозы!

Дав себе зарок молчать, я опять влез в чрезвычайно малоприятнейший разговор с водителем. На этот раз хотя бы политики не касались.

— Что же вы такую фемину-то сняли, Василий Павлович? — спросил он.

— А чем вам не нравится эта фемина? — вопросом, вместо молчания, на вопрос ответил я.

— Ну, не знаю, — с простодушным, как бы чисто пролетарским, вздохом произнес он. — Моему идеалу женщины эта особа не соответствует.

В этом месте я все-таки удержался от наводящего вопроса, но он продолжал развивать свою мысль:

— У женщины должны быть широкие полные бедра, чтобы плодоносить, как ей предписано, если смотреть сквозь призму вещей.

Я тут подумал, что Савельева с ее темпераментом немедленно начнет «выступать» по поводу заявления героя революции, но она только лишь сидела с довольно идиотическим лицом да сжимала мне локоть, как бы желая удостовериться, что защитник все еще здесь.

— Вам куда? — спросил я ее.

— А вам куда? — спросила она.

— Давайте все сначала, — сказал я.

— Вот и везите, — сказала она.

— Да куда?

— А куда хотите.

«Тойота» вдруг остановилась возле скопления ярко освещенных «комков» на углу Никольской и Лубянки. В ближайшем из них, похоже, проходила ночная пересменка. Веселый молодой парень, опоясанный плечевой кобурой с пистолетом да еще с дополнительной пушечкой на боку, принимал кассу.

— Вот ей сюда, госпоже Савельевой, — сказал Корчагин с гадской мордой.

В этом городе гадов он, быть может, главный гад. Два года назад у этого гадья вот здесь, казалось, вырвали жало, а теперь, похоже, новое отрастает. Подсадите Павку Корчагина на пустой пьедестал!

Девица, ни слова не говоря, оттолкнула мой локоть, выпрыгнула из фургона и побежала к палатке. Мы сразу отъехали.

— Сквозь призму природы, — сказал Корчагин, — эта плоскодонка не является идеалом женщины.

Оставшуюся часть дороги мы проехали молча. Корчагин сквозь зубы насвистывал что-то вроде «Из сотен тысяч батарей за слезы наших матерей». Выходя, я все-таки не удержался и сказал ему припасенную пакость:

— Через вашу призму, Корчагин, феминистки в Америке вас бы подвесили за одно место.