Когда меня в первый раз привезли к ним в Керчь и оставили на несколько дней, я не мог заснуть. Дело в том, что у моей мамы на щеке была родинка, и я с детства привык, засыпая, трогать её пальцем. А тут мамы нету, и родинки тоже – не могу заснуть. Дедушка нарисовал мне на щеке химическим карандашом родинку, я её трогал и засыпал. Интересно, что через пару лет у меня на этом самом месте появилась настоящая родинка.

Помню, как во дворе в Керчи услышал, что в каком-то кинотеатре шёл новый фильм «Укротители велосипедов», и ребята его очень хвалили. Я пришёл домой и рассказал дедушке – в тот же день мы с ним пошли в кино и посмотрели этот фильм. О чём он, я не помню; важно, что дедушка мгновенно отреагировал на мою просьбу его посмотреть, и я это запомнил, хотя мне было всего пять лет.

Последний раз я видел дедушку, когда он приезжал к нам в Ригу. Мы только что получили нашу первую квартиру – двухкомнатную хрущёвку около папиного госпиталя; дедушка сидел в кресле очень довольный и радовался за нас.

Бабушку Женю (папину маму) я помню плохо. В памяти остался образ тонкой изысканной аристократки. Если я не ошибаюсь, бабушка окончила университет с отличием. Из книги дяди Мили я узнал, что она с дочкой – папиной сестрой Инной – во время войны были в эвакуации в Ташкенте.

Дедушка умер в октябре 1964 года, когда мне было шесть лет, а бабушка – в 1966 году.

Папа вырос в Керчи. Война во многом определила его жизнь. Его служба началась 15 июня 1943 года, когда ему было 16 лет, на военно-морской базе в Туапсе, где дедушка служил в госпитале, а папа стал краснофлотцем. Потом он служил в артиллерийских мастерских Батумского укреплённого сектора Главной Военно-морской базы Черноморского флота.

После войны папа поступил в Бакинское подготовительное военно-морское училище, и потом уже в Военно-морскую медицинскую академию в Ленинграде. После окончания академии был распределён на Дальний Восток, где и познакомился с мамой.

Папа – выпускник Академии

Знакомство тоже было интересным. В клубе танцы; моя мама, как всегда, королева бала. Видит, что на сцене около радиолы (а танцы устраивались под радиолу) сидит молодой морской офицер. Она спрашивает у одного из знакомых парней, как зовут лейтенанта на сцене, тот отвечает: «Абрам». Мама даже обиделась, говорит: «Я вижу, что он еврей! Зовут его как?» И пошла через весь зал к нему, поднялась на сцену и пригласила папу на вальс. А он совсем не умел танцевать. Но не возвращаться же маме одной – пошли вальсировать, и он оттоптал ей ноги… Через неделю папа уже прилично танцевал и не отходил от мамы.

Папа всю жизнь очень любил маму, называл её Лидочкой, а она его – Абиком. Как-то папа уехал в командировку, и мы ждали его через пару дней. Соскучились. И вдруг раздаётся телефонный звонок. Это папа, говорит, что у него всё хорошо и послезавтра он приедет, как и было запланировано. Мама, довольная, вешает трубку – уже скоро Абик будет дома. Через несколько минут открывается дверь и в прихожую входит папа с цветами и подарками – он вернулся на два дня раньше. Из телефона-автомата позвонил и сразу же пришёл. Это был праздник в доме.

Я знал, что папа неплохо играл в волейбол и бильярд, но прочитав книгу дяди Мили, понял, что «неплохо» – это неверное определение степени папиного мастерства игры в бильярд. Приведу отрывок из книги целиком: «…приезжая поездом в отпуск в Москву он (папа – Б. К.) всегда ходил в бильярдную около Сокольников или ЦПКиО им. Горького, где играли только на деньги, и брал меня с собой. Играл часто с маклерами, которые вначале специально для затравки отдавали одну, две партии, а потом не могли выиграть у молодого офицера. Интересно было смотреть на их физиономии».

Однажды вечером папа пришёл с работы усталый в предвкушении вкусного ужина и дивана со свежей газетой под телевизор. Но жизнь в нашей семье определяла мама, и в тот вечер она решила, что надо перевесить ковёр на стену. Это не очень сложная, но тягомотная работа, и, судя по папиному настроению, он совсем не хотел этим заниматься после рабочего дня, наверняка тяжёлого. Во время ужина он не оставлял тщетных попыток убедить маму в неправильности и ненужности её идеи… Итог их спора выглядел так: папа, стоя на табуретке и прибивая ковёр к стене, недовольно и, я бы даже сказал, вызывающе приговаривает: «Не буду я вешать ваш ковёр…»

Сколько я помню папу, он всегда читал. Газеты, журналы, книги… Наверное, именно от него сначала я, а потом ещё сильнее и Юлька, моя доченька, унаследовали эту страсть к чтению.

Когда мне было шесть или семь лет, по вечерам перед сном мы с моим старшим братом Сашкой садились за стол, и папа читал нам вслух «Мальчика Мотла» Шолом-Алейхема. В комнате выключали свет, и только торшер над креслом, в котором сидел папа, освещал ему книгу, а вся комната была погружена в такой спокойный и расслабляющий полумрак. Папа с удовольствием читал нам очередной рассказ о мальчике Мотле, и мы словно перемещались в то местечко, где всё это происходило с ним, и казалось, что уже и с нами. Такие вечера как-то сближали всех нас: мама и папа в креслах под торшером, мы с Сашкой – за столом в полумраке, все вместе, как единый организм, и плакали, и смеялись над историями сына кантора Пейси. Тихо, уютно, спокойный папин голос – наверное, это и есть настоящее человеческое счастье, безусловная надёжность и единство семьи.