Самозванка

Аннотация

В мире, который заполонили нанополимеры, аэромобили и скайборды, на протяжении многих лет идет борьба за металл. Кровопролитные войны и алчность правителей приговорили тысячи мирных жителей к смерти, а планету – к разрушению.

Фрей и Рафия – сестры-близнецы, дочери жестокого правителя, готового уничтожить любого, лишь бы завладеть богатствами земли. Родившись на несколько минут позже, Фрей стала настоящей тенью: она росла, скрываясь от чужих глаз. Пока Рафию учили очаровывать, Фрей учили убивать. Они всего лишь оружие в цепких руках деспота, поэтому сестры всю жизнь могли доверять только друг другу.

Выступив против своего отца, Фрей подвергла сестру опасности, даже не подозревая об этом. Одно решение тирана способно изменить все. Теперь отважная Фрей должна сделать выбор: спасти народ или свою сестру.

Scott Westerfeld IMPOSTORS Copyright © 2018 by Scott Westerfeld This edition is published by arrangement with Jill Grinberg Literary Management and the Van Lear Agency LLC Часть I Заложница Относитесь к воинам как к своим детям – и они последуют за вами в самое глубокое ущелье. Сунь Цзы Убийца Мы вот-вот погибнем. Возможно. Наша единственная надежда – вибронож, который легонько, словно маленькая птичка, подрагивает в моей руке. Мой главный тренер Ная учит по-особому держать его. Как можно осторожнее, чтобы не сломать, При этом крепко, чтобы он не улетел. И ведь мой нож действительно жаждет полетать. Он относится к классу военного оружия, а потому умен, как ворон, и неуправляем, как молодой сокол. А еще обожает хороший бой. Его-то он сейчас и получит. Со сцены, в двадцати метрах от нас, где моя сестра только что впервые выступала перед публикой с речью, ведет стрельбу наемный убийца. Весь зал усыпан телами высокопоставленных лиц Шрива, пришедших ее послушать: одни убиты, другие притворяются мертвыми или лежат съежившись от страха. По полу разбросаны беспилотники службы безопасности и летающие телекамеры, выведенные из строя глушителем. Сестра тесно прижимается ко мне, вцепившись обеими руками в мою свободную руку. Ее ногти больно впиваются в кожу. Мы с ней прячемся за перевернутым столом из искусственно выращенного дуба, с толстой, пятисантиметровой столешницей. Но с таким же успехом можно было сидеть в розовых кустах, потому что у убийцы в руках бронебойный пистолет. К счастью, никто нас не замечает. Нам обеим по пятнадцать лет. И нас впервые пытаются убить. Мое сердце гулко колотится в груди, но я заставляю себя дышать. Меня переполняет восторг от того, что теперь можно применить все навыки, полученные на тренировках. В конце концов я делаю то, для чего была рождена. Я спасаю свою сестру. Наушники не работают, но благодаря тысячам тренировок в моей голове прочно засел голос Наи: «Ты можешь защитить Рафию?» Нет, до тех пор, пока я не уничтожу противника. «Тогда сделай это». – Оставайся здесь, – говорю я сестре. Рафи смотрит на меня. Над глазом у нее я замечаю порез от разлетающихся в разные стороны осколков. Она в недоумении касается его пальцами, ведь со своими учителями ей не доводилось видеть кровь. Рафи на двадцать шесть минут старше меня. И по этой причине она выступает с речами, а я обучаюсь бою на ножах. – Фрей, не бросай меня, – шепчет она в ответ. – Я всегда с тобой. – Именно эти слова я говорю своей сестре по ночам, когда той снятся кошмары. – А теперь, Рафи, отпусти мою руку. Она заглядывает в мои глаза и находит в них установившееся между нами нерушимое доверие. Сестра выпускает руку, и в этот миг убийца снова открывает огонь, воздух прорезает рев. Однако сбитый с толку мужчина палит беспорядочно. В зале должен был присутствовать наш отец, но тот в самую последнюю минуту изменил планы. Возможно, убийца даже не думает о Рафи. И уж точно не подозревает обо мне и моей восьмилетней боевой подготовке. Моем виброноже. Я срываюсь с места. Двойник Речь Рафи была великолепна. Она получилась умной, доброжелательной. Непредсказуемой и забавной – как это бывает всякий раз, когда сестра рассказывает в темноте различные истории. Высокопоставленные гости остались в восторге от нее. Все это время я пряталась в стороне точно в таком же платье, как у нее. Мы с ней абсолютно одинаковые: наши лица и так идентичны, поскольку мы близнецы, а все остальное приходится как следует подправлять. Фигура у меня более мускулистая, и Рафи, чтобы соответствовать мне, вынуждена качать руки. А когда она набирает вес, уже я надеваю рельефный бронежилет. Все прически, флеш-татуировки и операции мы делаем одновременно. Сегодня я должна была выйти в нужный момент и помахать собравшейся снаружи толпе. Этакая приманка для снайпера. Я – ее двойник. И последний оборонительный рубеж. Как только Рафи закончила свою речь, грянули аплодисменты. Девушка направилась в сторону балкона – отсутствующего правителя планировала заменить его выдающаяся дочь. В небо поднялось множество телекамер, словно улетающие ввысь фонарики на папин день рождения. Мы как раз собирались поменяться местами, когда убийца открыл по нам огонь. Я выбираюсь из укрытия. В воздухе висит густой запах раскаленного металла от бронейбойного пистолета. А также сильные ароматы ростбифа и пролитого вина. Убийца снова стреляет, раздающийся рев щекочет мои нервы. Именно для этого я и была рождена. От убийцы меня отделяет неопрокинутый стол. Я проползаю между ножками стула, мимо упавшего на пол столового серебра и бьющегося в конвульсиях тела. Опускаюсь на спину и смотрю вверх. Сквозь дыры от пуль в раздробленной столешнице на лицо мне стекают капли вина. Я ощущаю на языке божественный букет из спелых летних ягод – на папиных торжествах подают только лучшее вино. Крепче сжимаю нож, отчего тот начинает вибрировать на полную мощность. Оружие, готовое разорвать всех и каждого, нагревается и пронзительно гудит у меня в руке. Я закрываю глаза и вонзаю нож в стол. Обычно в своем зимнем охотничьем домике папа сжигает настоящее дерево. Достаточно всего нескольких бревен, чтобы дым от них взвился в небо на целый километр. Так же и мой вибронож: на полной мощности он, выплеснув всю свою энергию, способен раскромсать предмет чуть ли не до молекул. Дубовые доски, тарелки и еду поглощает туман обломков, комнату заполняет густое облако. В воздухе сверкает пыль из опилок и мельчайших осколков стеклянной посуды. Убийца прекращает огонь. Он ничего не видит. Я тоже, но у меня уже продуман следующий шаг. Выскакиваю из-под распиленного надвое стола, легкие тут же забиваются пылью. По-прежнему ничего не видя вокруг, взбираюсь на край сцены. Бальный зал наполняется скрежетом. Убийца, воспользовавшись облаком пыли, решает перезарядить пистолет – оружие снабжено самодельными снарядами, позволяющими уменьшить его размер и вероятность обнаружить. Он вставляет в него патроны и, теперь стреляя даже всплепую, все равно сможет кого-то убить. Где-то там, в облаке пыли, остается моя сестра. Во рту ощущается вкус опилок вместе с привкусом измельченного торжественного ужина. Я держу вибронож на уровне груди подобно подрагивающему дротику и прицеливаюсь. В эту секунду убийца совершает ошибку… Он закашлялся. С легким толчком неудержимый нож вырывается из руки и отправляется в смертельный полет. Через долю секунды до меня доносится звук, знакомый со времен тренировок в стрельбе по свиным тушам: бульканье, треск рвущейся плоти, хруст костей. Там, куда устремляется нож, пелена из опилок рассеивается и резко вздымается новое облако. Мне видны лишь ноги убийцы, а выше пояса – ничего, кроме кровавой дымки. Какое-то ужасное мгновение ноги стоят на месте, а после падают на сцену. Нож, теплый и липкий, возвращается в мою руку. Воздух пропитан запахом железа. Я только что убила человека, но в моей голове крутится лишь одна мысль… Моя сестра в безопасности. Моя сестра в безопасности. Я спрыгиваю со сцены и иду туда, где за столом по-прежнему прячется Рафи. Она дышит, прикрыв рот шелковым платком, который теперь протягивает мне. Я стараюсь не терять бдительности и готова в любую секунду ринуться в бой. Однако комнату заполняет только жужжание оживающих дронов. Должно быть, глушитель принадлежал убийце и теперь так же превратился в пыль. Наконец я выключаю вибронож, и меня начинает трясти. Вдруг из нас двоих именно Рафи подает здравую мысль. – Прячемся за кулисы, сестренка, – шепчет она. – Пока никто не понял, что нас двое. Точно. Пыль постепенно рассеивается, выжившие протирают глаза. Мы ныряем в служебную дверь под сценой. Мы выросли в этом доме. Играли в прятки в этом бальном зале, надев линзы ночного видения. И я всегда исполняла роль охотника. В наушниках слышится сигнал, и в ухе раздается голос Наи: – Фрей, мы тебя видим. Нашему Алмазу нужна медицинская помощь? Первый раз мы используем кодовое имя Рафи в настоящей операции. – У нее порез, – отвечаю я. – Над глазом. – Отведи ее в нижнюю кухню. Отличная работа. Последнее слово звучит так странно. До сегодняшнего дня все мои тренировки могли считаться работой. Но это событие? Это уже подлинная я. – Все кончено? – спрашиваю я у Наи. – Сомневаюсь. Твой отец прячется на другом конце города. – В резких словах Наи сквозит уверенность, что все происходящее – лишь начало чего-то более серьезного. Что мятежники собираются с силами, чтобы выступить против нашего отца. Я провожу Рафи мимо сценического оборудования, дронов-осветителей и провожаю к лестнице, ведущей вниз. По пути нам попадаются дроны-уборщики и тараканы, которые разбегаются в стороны. На кухне, откуда предварительно вывели весь персонал, нас встречают пятеро солдат – все они из охраны, а потому им известно о моем существовании. Врач тут же светит фонариком в глаза Рафи, промывает и зашивает порез у нее на лбу, очищает легкие от дыма и пыли. Затем сплоченной группой мы направляемся к охраняемому лифту, где нас с Рафи окружают похожие на великанов солдаты в массивных бронежилетах. У сестры все тот же остекленевший взгляд. – Неужели все это было по-настоящему? – тихо спрашивает она. Я беру ее за руку. – Конечно. Мои тренеры сотню раз устраивали нам внезапные учения, но еще ни разу они не проходили настолько открыто: с мертвыми телами и бронебойными пистолетами. Рафи дотрагивается до раны на голове, словно до сих пор не может поверить в то, что кто-то пытался ее убить. – Ничего страшного, – говорю я ей. – С тобой все в порядке. – А что насчет тебя, Фрей? – У меня ни царапинки. Рафи качает головой: – Нет, я имею в виду другое. Тебя кто-нибудь видел рядом со мной? Я смотрю на нее, к моему волнению примешивается ее страх. Вдруг кто-то в бальном зале действительно видел нас? Двойник становится бесполезен, если все знают, что он ненастоящий. Какой в этом случае от меня будет толк? – Никто не видел, – заверяю я ее. В тот миг в зале царила полная неразбериха, кругом пыль, кучи раненых и убитых. Все камеры были отключены. Но важнее всего то, что я спасла свою сестру. От этой мысли меня охватывает неописуемый восторг. Лучше этого чувства нет ничего. Шрам – Я хочу шрам, – заявляет Рафи. Врач замолкает. Нас доставили в домашний медицинский центр, где наш отец проходит оздоровительные процедуры, направленные на увеличение продолжительности жизни. Все поверхности в помещении блестят, персонал одет в белые одноразовые халаты. Мы с Рафи лежим на кожаных стеганых кушетках лицом к панорамному окну – перед нами открывается вид на Шрив и территорию за его пределами, город утопает в зеленых лесах и грозовых тучах. Наш отец еще не вернулся, но в городе уже тихо. Ведь это не революция. А всего лишь один убийца. Помощница врача разрезает мое платье, осматривает тело на наличие ранений, которые я из-за перевозбуждения могла не почувствовать. Из всей команды Ортеги она единственная, кто знает о моем существовании. На самом деле она всегда меня будто боялась. Возможно, из-за нескончаемого потока травм на тренировках. Или потому что, проговорившись обо мне, могла навсегда исчезнуть. Она никогда не называла мне своего имени. Доктор Ортег склоняется над Рафи и светит фонариком на лоб. – Убрать его можно всего за минуту. Больно не будет. – Боль меня не волнует, – отрезает она, отпихивая фонарик. – Мне нужен шрам. Врач переглядывается со своей помощницей – так он всякий раз предостерегает ее о том, когда Рафи становится неуправляемой. Ее вспышки гнева всегда случаются внезапно. Доктор Ортег откашливается. – Уверен, твой отец… – Мой отец прекрасно понимает зачем. – Она откидывает голову назад и шумно выдыхает в потолок, напоминая себе о том, что с низшими существами следует быть терпеливее. – Потому что пытались убить меня. Снова воцаряется молчание. Уже не столько опасливое, сколько задумчивое. На сегодняшний день Рафия популярнее нашего отца. Прямых опросов на эту тему не проводится, однако сотрудники изучают различные показатели. То, как люди говорят о ней, выражения их лиц, движения глаз. Все, что удалось зафиксировать с помощью шпионской пыли, доказывает, что это правда. Тем не менее никто не решается вести подобные разговоры с нашим отцом. Доктор Ортег взглядом ищет у меня помощи, но Рафи права. Шрам не позволит никому забыть о случившемся сегодня. О том, что пытались сделать мятежники. В эту секунду я начинаю понимать: – Как на тех старых фотографиях Тэлли Янгблад. Глаза Рафи радостно вспыхивают. – Точно! По комнате проносится шепот. Саму Тэлли уже многие годы никто не видел, кроме случайно мелькающего в глобальной сети ее лица, словно она святая. Или в редких, покрытых рябью кадрах летающих телекамер. И все же люди продолжают ее искать. И у нее над бровью действительно был шрам. Результат первого восстания против режима Красоты. – Интересное замечание, Фрей, – доносится голос со стороны двери. – Я спрошу об этом у твоего отца. На пороге стоит Дона Оливер, личный секретарь отца. За ее спиной маячат ряды экранов – в этой диспетчерской сотрудники отслеживают все сетевые каналы в городе. Новости, сплетни и даже изображения, зафиксированные шпионской пылью, – все проходит через эту башню. Доктор Ортег с облегчением, что теперь не ему придется принимать решение, возвращается к работе. Дона поворачивается к нам спиной и что-то шепчет в запястье. Она обладает невероятной красотой. Большие глаза, безупречная кожа – это сводящее с ума великолепие досталось ей со времен красавцев, когда все люди были идеальны. Но поскольку сама она никогда не пыталась сделать свою внешность еще более навороченной, ей удается при этом не выглядеть глупой дурочкой. Рафи берет зеркальце со столика между нами. – Может, сделать шрам слева, как у Тэлли? Как думаешь, сестренка? Я наклоняюсь к ней, нежно беру за подбородок и долго рассматриваю ее лицо. – Оставь все как есть. Он идеален. В ответ она только слегка пожимает плечами, но теперь хотя бы улыбается. Я довольна собой, и эта удовлетворенность смешивается с оставшимся после боя возбуждением. Порой я и сама неплохой дипломат, даже если дипломатия – удел моей сестры. Лицо Доны снова становится сосредоточенным. – Он согласен, – сообщает она. – Но никакого уродства, доктор. Сделайте его изящным. – Только лучшие шрамы, – посмеиваясь, говорит сестра и откидывается в кресле. На усовершенствование рубца Рафи уходит целых десять минут. Похоже, сделать изящный шрам гораздо сложнее, чем полностью убрать его. Сестра прекрасна, как и всегда, но дефект на ее лице кажется для меня неким напоминанием. Мне следовало быстрее добраться до нее или заметить убийцу прежде, чем тот откроет стрельбу. Закончив операцию, доктор Ортег переводит на меня обеспокоенный взгляд – теперь ему придется заняться мной. Сделать точно такой же шрам. Он берет бутылочку медицинского спрея. – Стойте, – говорю я. Все взгляды обращаются ко мне. Обычно я не отдаю приказы. Для этого я родилась на двадцать шесть минут позже. – Дело в том… – Сначала я не могу сформулировать причину, а потом до меня доходит. – Рафи, это же ведь больно, да? – Летящие в лицо осколки? – смеется она. – Очень. – Тогда мне тоже должно быть больно. Присутствующие изумленно смотрят на меня как на контуженую. Но Рафи выглядит довольной. Ей нравится, если я создаю проблемы, хотя обычно это ее задача. – Фрей права, – говорит она. – Мы должны быть одинаковы – изнутри и снаружи. Комната обретает резкость – у меня в глазах стоят слезы. Так здорово, когда наши с Рафи мысли сходятся, пусть мы в конечном итоге и должны стать противоположностями. – Изнутри и снаружи, – шепчу я. Доктор Ортег качает головой. – Я не вижу причин делать это без анестезии. Потом он смотрит на Дону Оливер. – Кроме одной – это гениально, – произносит она. – Молодчина, Фрей. Я улыбаюсь ей в полной уверенности: сегодня – лучший день в моей жизни. Меня даже не расстраивает тот факт, что она не спрашивает у нашего отца разрешения на то, чтобы причинить мне боль. Ущерб Спустя полчаса мы с Рафи сидим одни в нашей комнате, на ее кровати. Экран уолл-скрина [1] сестры переведен в режим зеркала, в котором виднеются наши отражения. 1 Уолл-скрин – настенный экран. Свет приглушен из-за пульсации у меня в голове. Доктор Ортег трижды переделывал мой шрам, пока тот не стал похож на рубец Рафи. До самого конца операции я не разрешала ему использовать медицинский спрей. Мне хотелось ощутить то же, что чувствовала моя сестра: острую резь разрываемой кожи, теплые струйки стекающей крови. Стоит нам прикоснуться к своим шрамам, как мы мгновенно вспомним одну и ту же боль. – Мы выглядим потрясающе, – шепчет она. Рафи всегда так отзывается о нашей внешности – во множественном числе. Словно с моим упоминанием это не будет походить на хвастовство. Быть может, так оно и есть. Ведь наша мама была красавицей от природы, единственной во всем городе. О чем отец постоянно твердит всем и каждому. По его словам, нам не понадобится операция, даже когда мы повзрослеем и постареем, можно лишь будет чуть-чуть подправить тут и там. Однако сочетание в нашей внешности папиного сердитого взгляда и маминого ангельского личика мне всегда казалось негармоничным. А теперь еще этот шрам. Как если бы у Красавицы и Чудовища родились дочери, которых они воспитали в дикой природе. – Не знаю, красивы ли мы, – говорю я. – Но точно живы. – Благодаря тебе. Я же только сидела и кричала. Я оборачиваюсь к ней. – Когда ты кричала? – Все время. – Она опускает взгляд. – Просто негромко. Для всех остальных моя сестра предстает в своем обычном обличье – своевольной и самодовольной девушки. Но наедине со мной ее голос звучит тихо и серьезно. – Разве тебе не страшно? – спрашивает она. Я повторяю папины слова: – Мятежники ненавидят нас только по одной причине: они завидуют тому, что он построил. А значит, они – всего лишь мелкие людишки, которых даже не стоит бояться. Рафи отрицательно качает головой: – Я имела в виду другое. Разве тебе не страшно, что ты убила человека? Сначала мне непонятно, что она имеет в виду. Слишком сильно все перемешалось в моей голове. Звук распарываемого ножом тела убийцы, застывший в воздухе вкус его крови. – В это мгновение я – не я. – Мои пальцы двигаются, будто перебирают команды виброножа. – Во мне говорит обучение, долгие часы тренировок. Она берет меня за руку, успокаивая дергающиеся пальцы. – Так бы сказала Ная. А что думаешь ты? – Потрясающе, – чуть слышно произношу я. – За тебя, Рафи, я убью любого. Она не сводит с меня глаз. Ее губы слабо шевелятся, выговаривая некое подобие слова: «Любого?» У меня перехватывает дыхание. Не могу поверить, что она спрашивает о таком, пусть и практически беззвучно, чтобы ее не смогла засечь шпионская пыль. Потому что мне точно известно, о ком она говорит. Я осмеливаюсь едва заметно кивнуть. Даже его. Наконец на ее лице появляется улыбка. Рафи отворачивается к зеркалу. На нас смотрят одинаковые лица с идентичными шрамами. – Помнишь, когда мы были маленькими, нам говорили, что это игра? Будто существует только одна из нас? Тогда все это казалось нереальным. Я киваю: – Словно некая шутка, которую мы играем с остальным миром. – Да, шутка. Но когда в тебя стреляют, уже не так смешно. – Он промахнулся. – Говори за себя, – она показывает на свой шрам. – Рафи, это была не пуля. А всего лишь… сопутствующий ущерб. Она тянется ко мне и осторожно касается лба кончиками пальцев. Кожу пощипывает от медицинского спрея, а под ней в такт моему сердцебиению пульсирует тупая боль. – А это что? Я отворачиваюсь от нее, но Рафи по-прежнему там, в зеркале. – Это не ущерб, – говорю я. – Просто я – неизменная часть тебя. Она сжимает мою руку, и я чувствую ту уверенность, которую испытывала в детстве. Что я не обычный расходный материал. Я нечто большее, чем двойник. – Это не нормально, – шепчет она. – Вся эта таинственность. Люди растят детей не для того, чтобы те подставлялись под пули. – Но я спасла тебя. Рафи не знает, как же это прекрасно. Когда все годы тренировок, упорный труд и боль пронзают твое тело молнией. Она отворачивается на миг. – Однажды я тоже тебя спасу. Самый мягкий предмет Ная пытается нанести удар. Она наступает на меня, удерживая в руках бо – длинный бамбуковый посох с металлическими наконечниками. Это один из ее любимых видов оружия. Он вращается в ее руках, обдавая прохладным воздухом тренировочный зал. С нападения прошел целый год, и за это время на нашу семью больше никто не покушался. Но меня все равно тренируют усерднее обычного. В последнее время мне предоставляют только импровизированное оружие. Обычно я никуда не хожу без своего виброножа, однако Ная, видимо, хочет меня к чему-то подготовить. Передо мной стоит оружейный стол, заваленный всяким хламом: хэндскрин [2] , шарф, ваза с цветами, кочерга. Для защиты я должна выбрать что-то одно. 2 Хэндскрин – планшет размером с ладонь. Кочерга не подойдет. Слишком банально. Чересчур тяжелая и неповоротливая, чтобы отразить удар вращающегося шеста. Ваза разобьется, а я босиком. Нет уж, спасибо. Шарф можно использовать как удавку, поймать или обездвижить оппонента. Но для этого придется подобраться ближе, а вращающийся бо длиннее меня. Поэтому я хватаю планшет и швыряю его ребром в Наю. На один восхитительный миг тот превращается в летящий мерцающий клинок, острый и смертельный. Я даже боюсь, что он ранит ее. Но вот один взмах бо – и хэндскрин разлетается на множество мелких кусков небьющегося стекла. Ная и бровью не ведет, когда ее осыпает градом осколков. Тогда я беру вазу и опрокидываю на мат ее содержимое. Может быть, она поскользнется. Но внутри воды не оказывается, только засохшие цветы. По полу разлетаются лепестки точно во время свадебной церемонии. Наверное, я слишком мудрю. Как только она приближается ко мне, я хватаю… Хлоп! Бо с силой обрушивается на мою руку, которую пронзает вспышка боли. В памяти вихрем проносятся уроки по анатомии: нервные окончания в руке, опутывающие хрупкие кости. Лучший способ победить противника крупнее тебя – сломать ему палец. Зажав запястье, я падаю на колени. – Твоя очередь. – Ная бросает мне посох. Тот со стуком ударяется о пол. Боль разливается по руке и отдается в голове. Перед глазами пляшут красные искры. – Вставай, – говорит она. – Даже если тебя ранили, бой не прекратится. – Но мне кажется… – Вставай и борись, – со всей серьезностью повторяет она. Последнее время все мои тренеры посходили с ума. Им прямо не терпится пустить мне кровь или что-то сломать. Вот только Ная впервые заставляет меня продолжать бой после такой сильной травмы. Я с трудом поднимаюсь на ноги, сжимая посох в левой руке. – Начинай раскручивать оружие, Фрей. Я беру шест сломанной рукой, и на мгновение боль застилает все мысли. А потом вспоминаю: вся сила бо исходит от руки, расположенной сзади, передняя лишь направляет его. Я начинаю медленно вращать посох. – Быстрее. Это практически невозможно, но я прикладываю все усилия. Если я потеряю сознание от боли, то хотя бы моим мучениям придет конец. В эту секунду Ная бросается к столу, а потом отскакивает назад с шарфом в руках. На одном его конце она быстро завязывает узел. Ну конечно, правильный вариант, как всегда, – самый мягкий и пушистый предмет на столе. Она щелкает по медленно вращающемуся бо шарфом, который опутывает его и вырывает из моей хватки. Сломаную руку пронзает настолько резкая боль, что меня чуть не выворачивает. – Лучший способ подавить силу – это спутать ее, – говорит Ная. Видимо, такова мораль сегодняшнего урока – попытка сделать меня мудрее. Но вряд ли можно чему-то научиться, когда тебе больно настолько, что трудно дышать. Проходит пять минут. В то время как автодок сращивает мои пястные кости, меня вызывает отец. Ная не кажется удивленной и просто качает головой: – Ты еще не готова. – К чему? – Я изумленно смотрю на нее. – Я не имею права тебе рассказывать. – Мы куда-то отправляемся? Она медлит, а потом кивает. – Значит, на это есть причина. – Я обвожу здоровой рукой устроенный в комнате погром. Осколки разбитого хэндскрина, разбросанные лепестки, обмотанный шарфом бамбуковый посох. – У всего есть причина, Фрей. Думаешь, мы занимались этим ради забавы? Забавы? Я чуть ли не смеюсь. Автодок издает жужжание, прямо как та красивая штуковина из стали в папином офисе, которая по команде наливает тебе кофе. Я смутно ощущаю, как мои кости срастаются и обретают прежнюю форму. Вздрагиваю. А потом меня осеняет… Импровизированное оружие. Целый месяц напролет. Куда бы с Рафи нас ни отправили, туда я, похоже, свой нож не беру. Мы с Наей поднимаемся на отдельном лифте, пользоваться которым позволено лишь тем, кто знает обо мне. Кроме этого, для меня отведены особые коридоры, отмеченные красными полосами для сотрудников с наивысшим уровнем допуска. В детстве Рафи иногда пряталась в нашей комнате и позволяла мне бродить по дому. Одевшись как она, я могла пойти куда угодно. Но эта свобода не доставляла мне истинной радости, потому что я все время была одна. Тогда мы придумали игру поинтереснее. Мы притворились, будто живем в подземелье, кишащем чудовищами. Пробираясь в неохраняемые коридоры и стараясь, чтобы нас никто не заметил, мы следили за персоналом, занятым работой. К счастью, первой нас обнаружила Ная, а не кто-то другой. Она ужасно разозлилась и объяснила, что произойдет с тем, кто, не зная о моем существовании, увидит нас вместе. После этого случая игра больше не казалась забавной. Но я все равно скучаю по тем временам. На моей руке холодный компресисонный рукав для снятия отека. Кости срослись, но сами ткани, где-то внутри, еще ноют. Как и всегда после каждой новой травмы, полученной на тренировке, мне кажется, будто там рвется что-то такое крохотное, что даже автодок не способен заметить. Лифт останавливается на этаже, где расположен офис отца, и там нас уже ждут Рафи и ее помощница. Папа никогда не встречается со мной без присутствия моей сестры. Ведь привязываться к своей запасной дочери как-то неправильно. Рафи окидывает взглядом мои спортивные штаны, раскрасневшееся лицо и компресс на руке. – От тебя так и веет напряженной работой, – говорит она – в ее задачу, напротив, входит привносить во все происходящее беззаботность. А потом с сочувствием легонько пожимает плечами. – По крайней мере, он сумеет нас различить. Ее слова вызывают у меня улыбку. Однажды, когда нам было по десять лет, мы решили подшутить над отцом и нарядились наоборот: Рафи – в тренировочный костюм, я – в сарафан. Целый час она приводила меня в порядок, а я все это время ерзала. Папа даже не заподозрил обмана – в отличие от Доны, которая потом месяц не разрешала нам летать на скайбордах [3] . Но наказание стоило этих мгновений власти над нашим отцом – осознания того, что не все находится под его контролем. 3 Скайборд – летательная доска. Теперь же он заставляет нас ждать. Ная проверяет показатели на дисплее моего компрессионного рукава, в то время как помощница Рафи составляет список вечеринок, которые сегодня посетит моя сестра. Никаких особо людных мероприятий не планируется, поэтому я останусь здесь и буду наверстывать тренировочные часы, потерянные из-за сломанной руки. Обычно я с радостью остаюсь дома. Но после месяца изнурительных тренировок мне просто необходимо потанцевать в клубе. Это одно из важных мест, где мне разрешается, покинув семейные апартаменты, занять место Рафи на танцполе. По правде говоря, танцую я лучше своей сестры. Конечно, когда дело не касается балета или бальных танцев. А вот трепыхание в толпе потных незнакомцев как нельзя лучше походит на бой, которому ее не обучали. Помощница заканчивает со списком, и Рафи смотрит на меня. – Сестренка, ты знаешь, для чего мы здесь? Я отрицательно качаю головой. Она выглядит разочарованной и подает мне рукой один из наших старых сигналов. Мы начали пользоваться ими, когда поняли, что за нами все время наблюдают. Доверься мне и делай как я. Можно подумать, обычно я поступаю иначе. Двери в кабинет распахиваются, и на пороге возникает Дона Оливер. – Отец сейчас вас примет. Офис отца расположен на самом последнем этаже башни, которая построена им по устаревшему принципу – на стальном каркасе. Магнитные опоры не вызывают у него доверия – только металл и камень. С высоты двухсот метров город выглядит ничтожным. Лес вдали превращается в зеленые размытые пятнышки. На его фоне тяжелые наползающие тучи кажутся огромными и несокрушимыми. Сестра приседает в реверансе, я склоняю голову. Наш отец продолжает смотреть в эйрскрин [4] , не обращая на нас никакого внимания. – Девочки, вы заметили изменения в вашем распорядке дня? – подает голос Дона. – Трудно не заметить, – ворчит Рафи. – Меня вы отправили на все вечеринки. А Фрей – только посмотрите на бедняжку, она же вся переломана! – Уверена, это очень непросто, – говорит Дона. – Но необходимо. Рафи оборачивается к отцу. 4 Эйрскрин – воздушный экран. – Вопрос касается сделки Палафоксов, да? Не отрывая глаз от экрана, он улыбается сам себе. Я понятия не имею, о какой сделке идет речь. Бизнес и политика меня не касаются. Я лишь знаю, что Палафоксы – правящая семья Виктории. Небольшого слабого городка в четырехстах километрах к югу от Шрива, не представляющего военной угрозы. – Очень хорошо, Рафия. – Дона озаряет мою сестру сдержанной улыбкой. – Соглашение практически выполнено. В следующем месяце мы объединим с Викторией наши спасательные операции. – Ты хочешь сказать, мы будем обеспечивать им безопасность, – поправляет ее Рафи. – Защищать их от мятежников, пока они будут исследовать руины. Ржавые руины – так, значит, все дело в стали. Эту историю знает каждый ребенок. Несколько веков назад жили люди, называемые ржавниками, потому что они обожали металл. Они выкапывали рудники, отравляли реки и в поисках железа перерывали целые горы. Они использовали его в строительстве своих городов, машин, механизмов и, конечно же, оружия, которым истребляли друг друга. Теперь все, что осталось от ржавников, – это руины. Останки былого мира, ставшего нашим наследием. Выходит, исследовать погибшие города и повторно использовать металл ржавников гораздо проще, чем добывать его из земли. Наш отец обожает строительство и в скором времени опустошит все руины возле Шрива. Поэтому он и хочет заключить сделку. Защита в обмен на металл. Дона Оливер продолжает улыбаться, но выражение лица Рафи вызывает у меня тревогу. У нее дергается глаз, словно она вот-вот закатит истерику. – С чего бы Палафоксам доверять тебе? – обращается она к отцу напрямую. У меня перехватывает дыхание, Дона заметно напрягается. Но тот, похоже, ничуть не злится. Проходит секунда, прежде чем он отводит глаза от эйрскрина и окидывает взглядом нас обеих: меня, вспотевшую и раненую, и мою сестру, внимательную и сосредоточенную. Мы точно обоюдоострый нож. – Хороший вопрос от умной девушки. С какой стати им доверять нам и позволять вводить армию на территорию их руин? – Он снова улыбается. – Ответ прост: они и не доверяют. Биение моего сердца отдается в правой руке. Никто не доверяет нашему отцу. Все прекрасно помнят, что он сделал со своими союзниками, как только получил от них желаемое. Теперь они стали никем, будто их никогда не существовало. Наш отец создает свою собственную реальность. – Палафоксам нужно подтверждение наших добрых намерений, – говорит он. – Гарантия того, что, как только мятежники будут изгнаны, мы вернем им руины. У сестры блестят глаза, словно она с трудом сдерживает слезы. – Папочка. Не делай этого. – Они настояли. – Его голос становится мягче. – Это должно быть что-то, чем мы ни за что не захотим рисковать. Нечто очень ценное для нас, дороже всего на свете. Самое лучшее. – Ты не можешь! – кричит Рафи. – Я не позволю тебе! Воцаряется пугающая тишина – как это обычно бывает, когда она повышает на него голос. Дона выглядит так, будто хочет провалиться сквозь землю. В этот миг на меня обрушивается понимание того, о чем они говорят: он собирается отправить мою сестру семье Палафоксов в качестве заложницы. В этой сделке она выступает гарантом. Если отец удерживает руины, Палафоксы забирают себе Рафи. Пол у меня под ногами начинает крениться. Нас никогда не разлучали дольше, чем на пару дней. – Таковы условия, – произносит он. – Палафоксы настояли. – Но они узнают! – Со срывающимся голосом она приближается к его столу. – Она не сможет их обмануть! Вот тогда мой одурманенный болью мозг осознает всю картину целиком. Рафи готовили к жизни в обществе, создавали определенную репутацию, давали ясно понять, что она важна для лидерства отца. А меня обучали использовать импровизированное оружие, потому что никто не позволит заложнице иметь при себе вибронож. Не она станет гарантом. А я. Мир перед глазами раскачивается еще сильнее. – Фрей справится с этим, – говорит Дона. Рафи разворачивается к ней. – Интересно, в каком мире? Это ведь не просто кучка зевак, просящих автограф, – это другая правящая семья! – Мы обучим ее, – заверяет Дона. – За месяц? Она даже не знает, как одеваться, как есть. Она едва умеет поддерживать разговор! Слова Рафи ранят в самое сердце, хотя она и пытается меня защитить. – Верно, – соглашается Дона. – Такого наша программа обучения не предусмотрела. – Потому что никто из вас не понимает. – Она оборачивается к отцу. – Папочка, другие семьи не так добры, как ты думаешь. Палафоксы сожрут ее заживо! Я смотрю на Рафи и недоумеваю: неужели она считает меня такой слабой? Она не может всю жизнь держать меня взаперти. Но моего мнения никто не спрашивает. В мою сторону даже не смотрят. Они настолько привыкли делать вид, что меня не существует. Поэтому я подаю голос: – Я могу это сделать. Вновь воцаряется тишина, будто все забыли, что я вообще умею разговаривать. – Рафи, я шестнадцать лет копирую тебя. Для этого я и была рождена. Сестра неверящим взглядом смотрит на меня. Она хочет возразить, но момент упущен – мое предательство спутало все карты. Наш отец удостаивает меня оценивающей улыбкой. – Хорошая девочка. – И снова отводит взгляд. – Решено. С чувством облегчения Дона поспешно выводит нас из кабинета. – Пойдемте. Предстоит еще столько работы. Фрей, твои уроки французского начинаются сегодня вечером. – Французского? – переспрашиваю я. – Но Виктория расположена на юге. Почему не испанский? Рафи со вздохом утирает слезы. – Их старший сын ходил в женевскую школу. Разве ты не знала? Я качаю головой. Я в принципе не знала, что у Палафоксов есть сын. И даже не знала, что в Женеве говорят по-французски. Я ничего не знаю. Рафи мрачно, едва заметно улыбается мне. – T’es dans la merde [5] , – говорит она. Даже со своими жалкими познаниями во французском я прекрасно понимаю смысл ее слов. Макиавелли – Ton accent est terrible [6] , – заявляет Рафи. Не сомневаюсь. – Encore [7] , – командует она, и симуляция запускается заново. 5 Ты по уши в дерьме (фр.). 6 У тебя ужасный акцент (фр.). 7 Еще раз (фр.). Я пытаюсь – правда пытаюсь, но посреди упражнения у меня начинает заплетаться язык. Взирающий с эйрскрина приятный мужчина выглядит озадаченным. На нем берет, а за его спиной парит аэродром Парижа, поскольку эта симуляция была спроектирована для самых маленьких. Устав от моих неудач, в дело вступает Рафи и доделывает за меня упражнение. Легко. Безупречно. И слишком быстро, чем совершенно мне не помогает. Мужчина в берете вновь доволен. Je le d'eteste [8] . 8 Ненавижу его (фр.). Моя сестра постоянно, каждый день изучает языки. Стоит ей двумя пальцами указать на какой-то предмет, как гарнитура сирано в ухе шепчет ей перевод на французском, тремя пальцами – на немецком. Вдобавок ко всему у нее есть живые преподаватели по обоим языкам, которые обучают ее местным жестам и выражениям, чтобы не складывалось впечатление, будто она обучалась у какой-то машины. Безусловно, в этом она гораздо лучше меня. Пока я училась воевать, Рафи обучали остроумию, практичности и мудрости. Моя сестра недовольно машет рукой, и эйрскрин гаснет. После встречи с нашим отцом она пребывает в дурном настроении. – Фрей, не могу поверить, что ты все забыла! В детстве Рафи научила меня устаревшему французскому. Поэтому я могла вести светскую беседу с гостями, не заставляя ее чувствовать себя неловко. И тогда не обязательно было знать неправильные глаголы. Потому что неправильные глаголы никому не нужны. – Рафи, никто не будет меня проверять. Уверена, Палафоксы даже не знают, что ты говоришь по-французски! – Они все знают обо мне. Помнишь нашу поездку в Монтрё? Взмахом руки она снова включает экран. Перед нами появляется новостной канал, где улыбающаяся Рафи позирует с детишками в школьной форме на фоне парящего снежного сада. Она выглядит очаровательной, уверенной в себе и совершенно не похожа на ту, кто стал бы коверкать местную грамматику. Мои же воспоминания из этой поездки связаны не со школьниками. Я пряталась в нашем гостиничном море все то время, пока моя сестра и отец встречались со знаменитостями. А после ее место перед вежливой толпой заняла я, нацепив на себя шубу из искусственного меха поверх бронежилета. Приманка для скрывающегося в снегу убийцы. Поэтому путешествия для меня не несут никакого веселья. Я все так же вынуждена прятаться, только пространства становится меньше. Я падаю на свою кровать. – Сама виновата, нечего было выпендриваться. – А нечего было говорить ему, что ты хочешь поехать! – Мои слова не имеют значения. – Я смотрю на Рафи – пусть даже не думает отрицать. Она отводит взгляд. – Ладно. Это он виноват. Если бы люди доверяли ему, Палафоксам не понадобилась бы заложница. Мне остается только пожать плечами. Так оно и есть – такова его сущность. Но та отважная часть меня, что осмелилась заговорить перед нашим отцом, действительно хочет это сделать. Рафи ничего не понимает. Она каждый день очаровывает людей, делает все возможное, чтобы жители Шрива не только любили, но и боялись нас. А все мои долгие годы тренировок свелись к двум минутам и четырем секундам – столько времени ушло у меня на спасение ее жизни. – Мне нужно это сделать, Рафи. Она шепчет в ответ: – Чтобы помочь ему? Он ведь даже не замечает тебя. Уязвленная в самое сердце, я отворачиваюсь. Она никогда не произносила этого вслух. – Я хочу чувствовать себя полезной. Рафи вздыхает: – Ты ненавидишь его не так сильно, как я. Подобное обвинение я слышу уже давно. Но Рафи легче ненавидеть нашего отца – он-то признает ее существование. – Я ухожу не навсегда. По словам Доны, обеспечение безопасности руин продлится два месяца. – Обеспечение безопасности руин? Если хочешь обмануть Палафоксов, то перестань хотя бы изъясняться как военный советник. – Рафи подходит к окну и смотрит на сад. – Почему люди воюют за этот ржавый мусор, мне никогда не понять. – Всем нужен металл. Мы не можем снова рыть ямы в земле. – Потому что таким образом ржавники практически уничтожили весь мир, – цитирует она. – Может быть, в режиме Красоты и было разумное зерно. Если бы все по-прежнему оставались пустоголовыми красавцами, не было бы всех этих войн. Я смеюсь над ней – должно быть, она шутит. Режим Красоты закончился незадолго до нашего рождения. В ту пору всем людям по достижении шестнадцати лет делали операцию. Ты становился красивым, но в этом превращении крылся и иной замысел – менялось твое сознание. Красавцы и красотки никогда не оспаривали власть и всегда использовали ресурсы в надлежащих количествах, не более того. Города потребляли энергию, выделяемую только солнечными батареями, и перерабатывали каждый кусочек металла. Ржавые руины забросили, превратив их в стратегический запас, чтобы человечеству больше не приходилось опустошать недра земли. Но вскоре появилась девушка по имени Тэлли Янгблад, которая стала первой мятежницей. Она свергла режим Красоты, после чего все люди вдруг стали мыслить самостоятельно. Эту реформу свободомыслия назвали «Чистым разумом», когда все пустоголовые красавцы и красотки разом очнулись. Изголодавшиеся по развитию города были готовы расширяться. Однако свобода, увы, ведет к разрушениям. В царящем хаосе власть захватили люди вроде нашего отца. Они принялись возводить новые сооружения, строить целые города, гнаться за очередными партиями металла. Теперь руины стали не просто напоминанием о жадности ржавников, а приглашением к тому, чтобы начать все заново. Тэлли, может, и пропала, но до сих пор находятся мятежники, которые считают, что руины необходимо оставить в покое. – Тебе не понравится быть пустоголовой красоткой, – возражаю я. – Они получали микротравмы мозга! Рафи пожимает плечами. – Зато они все время были счастливы. Им не приходилось беспокоиться из-за того, что их убьют. У них не было войн. – Потому что для войн они были слишком тупы! Она качает головой. – Подобные остроумные высказывания не обрадуют твоих хозяев. – Тогда я буду просто молчать. Они не заставят меня проявлять остроумие. – Думаешь, проблема только в твоем остроумии? – Рафи начинает загибать пальцы. – Ты не знаешь, какие наряды сейчас носят. Ты не знаешь последних скандалов: кого больше не приглашают на вечеринки и почему. Тебе никогда не приходилось менять тему во время неловкого разговора! Я поднимаюсь с кровати и встаю у окна, у меня дрожат руки. – Я люблю тебя, сестренка, – мягко произносит Рафи. – Но ты ненормальная. Вместо одежды и музыки ты рассуждаешь о путях побега и импровизированном оружии. А еще ты ешь как дикарка. Она говорила об этом и раньше – мое воспитание в качестве ее двойника сделало меня иной. Но всегда это делала с любовью, потому что я не похожа на ее богатеньких своенравных дружков. Однако то, как она говорит сейчас, вынуждает меня чувствовать себя одинокой. Дело в том, что я могу улыбаться как Рафи, двигаться как она, копировать выражения ее лица. Читать на дисплее айскрина [9] текст речи с аналогичными паузами и интонацией. Даже на скайборде мы стоим в одинаковой позе. Но я не знаю людей так, как знает она. Сестра способна разговаривать с любым гостем – высокопоставленным лицом, солдатом, случайным человеком – без каких-либо усилий. У нее сотни друзей, с которыми я не знакома. Я только запоминаю их лица, чтобы знать, кому помахать на танцполе во время вечеринки. Всю ее жизнь я вижу лишь в коротких обрывках, словно подглядываю в замочную скважину. 9 Айскрин – встроенный дисплей на сетчатке глаза. Возможно, по этой причине мне так хочется отправиться в Викторию. Хотя бы раз побывать на своей собственной вечеринке. Я стараюсь надуть нижнюю губу. – Я просто буду все время дуться, и они даже не заметят разницы. Два месяца проведу в твоем привычном дурном настроении. Обычно мне великолепно удается изображать ее недовольное лицо, но сейчас она даже не улыбается. – Фрей, ты должна стать идеальной гостьей. Если хоть кто-то догадается, что ты заложница, это будет катастрофой для обеих семей. – Да кто в это поверит? Разве кто-нибудь раньше проделывал такое? – За последние семьсот лет – никто. О чем тебе было бы известно, прочитай ты Макиавелли. – Ее голос становится мягче. – Но сейчас мы говорим об отце. Думаешь, он… На миг она замолкает, а после шепотом произносит волшебные слова: – Сэнсэй Норико. Мы уходим в ванную, где включаем на полную мощность все краны и заполняем комнату горячим паром на случай, если в воздухе витают песчинки шпионской пыли. Какое-то время ждем, наблюдая за тем, как запотевает поверхность зеркала. Сэнсэй Норико была наставницей Рафи по этикету. Она научила мою сестру всем изысканным тонкостям, которые мне были не нужны: как правильно есть, как обмахиваться веером, как вести себя на чайной церемонии. Обо мне она ничего не знала. Однажды, когда нам было по девять лет, Рафи заявила, что мой реверанс никуда не годится и над ним нужно как следует поработать. Поэтому на один-единственный урок я притворилась ею. Но у Норико был идеально наметан глаз на движения, так что она сразу поняла, что со мной что-то не так. Женщина уже хотела позвать старшего преподавателя Рафи, и это только добавило бы нам проблем. Поэтому я призналась ей, кто я и что я. За нами явно наблюдали, потому что после этого случая сэнсэй Норико больше на занятия не пришла. Только в двенадцать лет мы с Рафи сумели произнести вслух предположения о том, что же могло с ней случиться. С тех пор слова «сэнсэй Норико» напоминали нам о том, как опасны наши секреты. Как только комнату заполняет густой пар, Рафи наклоняется ко мне и шепчет: – Вдруг он с самого начала, когда мы только родились, это задумал? Решил все это время прятать тебя, на случай если ему понадобится гарантия для сделки? Меня охватывает дрожь. Судя по новостным каналам, вещающим за чертой нашего города, люди все время гадают: наш отец планирует все свои поступки либо действует спонтанно и придумывает на ходу. Никто не может предугадать его следующий шаг, потому что он делает то, чего не стал бы делать ни один другой человек. Как, например, эта идея с заложником. Или со мной. Но Рафи наверняка ошибается. – Это все из-за нашего брата, – тихо говорю я. – Ты же знаешь. Она отводит взгляд и всматривается в пелену дыма. Еще до нашего рождения, когда свободомыслие только-только начало распространяться по миру, наш отец был обычным политиком. Но даже тогда некоторые уже считали его опасным. Нашему брату, Синену, было всего семь лет. Однажды некто – кто именно, так и не удалось выяснить, – похитил его в надежде вынудить отца оставить должность в Совете. Но тот отказался, и больше Синена никто не видел. Вот поэтому он воспитал меня двойником – последним защитным оплотом в борьбе с людьми, которые ненавидят нашу семью. – Об этом я и твержу, – говорит Рафи. – Что, если папа воссоздает ту самую ситуацию? Когда в чужих руках оказывается его ребенок, что дает им возможность, по их мнению, контролировать его. Но это не так. Потому как на этот раз он не может проиграть. Я изумленно смотрю на нее. Он может проиграть. Он может потерять меня. – Отправить заложника было не его идеей, – шиплю я. – На этом настояли Палафоксы! Рафи вскидывает бровь. Этот жест – настороженной благоразумности – мне никогда не удавалось в точности повторить. Она подается вперед. – А кто тебе это сказал, сестренка? – шепчет она мне на ухо. Сирано Следующий месяц проходит как в тумане. Уроки иностранных языков. Уроки танцев. Уроки об истории «Чистого разума». О семействе Палафоксов и том, как они, получив влияние, стали правящей семьей Виктории. О мятежниках – защитниках природы, которые пытаются им помешать в спасении близлежащих Ржавых руин. Уроки вождения. Уроки о том, что следует надевать на ужин. Как разговаривать со слугами-дронами. Как приносить искренние извенения. Как вежливо избегать наблюдения в чужом доме. Как вести светскую беседу, распознавать язык тела, произносить умные тосты во время ужинов. И, конечно же, какими вилками и когда пользоваться. (А то, оказывается, я ем как дикарка.) Никогда не думала, что моей сестре приходится так тяжко, столько всего нужно запоминать. И в довершение ко всему тренировки, как сбежать из незнакомого города и, пробравшись через дикую местность, добраться домой, в случае если в папиной сделке что-то пойдет не так. Я настолько устаю, что мне совершенно некогда переживать из-за разлуки с Рафи и моим виброножом. Из-за того, что на два месяца мне суждено стать самозванкой. Несмотря на всю усталость, в ночь перед моим отъездом мы с сестрой не спим. – Пока меня не будет рядом и я не смогу тебя спасти, на твою жизнь нельзя покушаться, – говорю я ей. – Это запрещено. Рафи закатывает глаза и, вильнув в сторону на скайборде, улетает вперед. – Мне это не грозит. Пока ты там будешь наслаждаться приключениями, я буду прятаться здесь! – Целых два месяца? – Я догоняю ее, чтобы она видела мое изумленное лицо. – Как же ты это переживешь? Мою шутку она не оценила. Либо просто не подала виду. Вскоре мы достигаем края отцовских владений, где заканчиваются вырубленные участки, и навстречу нам с ревом, словно стена цунами, поднимается темный лес. Рафи, не сбавляя скорость, ныряет в толщу веток. Закладывает резкий вираж вправо и лавирует между деревьев. Она скользит низко к земле, чтобы лианы кудзу [10] не сбили ее с ног. 10 Кудзу – лиановидное растение из рода пуэрария семейства бобовые. В условиях влажных тропиков и субтропиков часто образует непроходимые джунгли и служит укрытием для птиц, насекомых и змей. Я следую за ней, согнув колени и наблюдая за лампочками на своем скайборде. Нам необходимо держаться как можно ближе к окраине леса, где подъемники еще удерживают городской магнитной решеткой. Ветки больно хлещут по лицу и рукам. Я перевожу айскрин в режим ночного видения, и тело Рафи превращается в виляющее из стороны в сторону тепловое пятно на фоне холодного голубого леса. Как только мы резко огибаем очередной ствол дерева, на моих запястьях оживают и начинают вибрировать магнитные напульсники – им кажется, я сейчас упаду. Вдруг перед Рафи в воздух взмывает стая птиц, жемчужно-белая в режиме ночного видения. Мы продираемся сквозь шквал хлопающих крыльев и оказываемся на самой границе участка, где действуют наши подъемники. В этом месте верхушки деревьев расступаются, и перед нами предстает небо. Рафи от страха резко тормозит. – Осторожнее. – Я показываю вниз – на ее скайборде мерцает всего одна лампочка. Но она смотрит не туда. Ее взгляд прикован к нашему дому, черной башне, возвышающейся среди ровного моря выстриженных садов и утопающих в мягком свете дорожек. На горизонте покачиваются несколько охранных дронов, которые следят за порядком в лесу и за нами. – Это тебе, сестренка, нужно быть осторожнее. – Со мной все будет хорошо. – Я протягиваю к ней руку и придвигаю ее ближе к границе. На ее доске загорается еще один огонек. – Меня всю жизнь готовили к этому. – Тебе нравится вся эта ситуация, – с горечью произносит она. – Ты хочешь уехать от меня. – Рафи, я не хочу тебя оставлять. Но меня достали все эти тренировки. Это же такая скукотища. – Мои слова ее не убеждают, поэтому я добавляю к ним немного правды: – Может быть, мне пойдет на пользу пожить какое-то время в открытую. А ты узнаешь, каково это для меня – постоянно прятаться. Рафи подплывает ко мне на скайборде и обнимает за плечи. – Когда у власти буду я, тебе не придется прятаться. У меня внезапно пересыхает во рту. Она никогда не произносила эту мысль вслух. Да и я никогда об этом не задумывалась. Сейчас наш отец проходит второй этап процедуры увеличения продолжительности жизни, когда даже самая лучшая операция для пожилых не избавляет от потрескавшейся кожи вокруг глаз. В это трудно поверить, но рано или поздно он умрет. – Я поведаю о тебе всему городу, – еле слышно шепчет Рафи, хотя над лесом не могут витать частички шпионской пыли. – Расскажу, что это ты приветствовала толпу. Что только благодаря твоей храбрости нас не убили. Я выдавливаю из себя улыбку. Но от мысли о том, что все узнают о нашей тайне, у меня сводит живот. – Думаешь, они не разозлятся из-за нашего обмана? Сестра мотает головой: – Это ведь не наша вина. Каждый раз, когда она так говорит, у меня сваливается камень с души. Может быть, я не всегда буду частью огромной лжи нашего отца. – Я хочу тебе кое-что отдать, – говорит Рафи. – Свой сирано. – У меня уже есть. – Все это время я тренировалась с ним и научилась прислушиваться к его тихим подсказкам, при этом не отвлекаясь на него самого. Аппарат в ухе помогает мне в вопросах этикета и сопоставляет те или иные лица с их именами. Даже исправляет мои неправильные глаголы. – Но не такой. – Она вытягивает из-за уха блестящую металлическую дужку. Я с хмурым видом смотрю на нее. – Мой намного меньше. – Да, но мой умнее. Он просматривает новости, производит оценку, переводит на ходу. В дикой местности он способен улавливать сетевые каналы спутников. – Рафи улыбается. – Но сам он совершенно пассивен. Не передает никакой информации. Поэтому никто не сможет его засечь. Она протягивает мне сирано. Теплый металл ложится в мою ладонь. – Почему ты не говорила мне о нем? – Я редко его ношу, – выдыхает она сквозь стиснутые зубы. – В нем установлен всего один голос. Его голос. Сирано чуть не выскальзывает из моей руки, я вовремя не даю ему упасть в темноту деревьев. Только таким способом Рафи может меня защитить. – Спасибо. – Теплая дужка с гудением устраивается за моим ухом. – Просто возвращайся домой, – шепчет она. Мы всю ночь парим над деревьями, опасно раскачиваясь на подрагивающих скайбордах, и рассуждаем о том, как все изменится, когда его не станет. Руины В Викторию меня везут пять груженных солдатами аэромобилей. Они не похожи на городские автомобили, которые летают на бесшумных магнитах. Эти военные машины оснащены подъемными винтами, чтобы удерживать такую бронированную массу в воздухе. Рев их двигателей заглушает все звуки внутри кабины, а лопасти рассекают лежащую под нами пустыню, поднимая песчаную бурю. «Вы опаздываете на встречу , – шепчет у меня в ухе отцовский голос. – Ужин с Палафоксами». Это всего лишь сирано Рафи, но он все равно меня пугает. Прошлой ночью я почти не сомкнула глаз. Сегодня одежда сидит на мне как-то не так. Я тысячу раз одевалась как Рафи, однако без нее рядом со мной все кажется другим. Будто эти вещи действительно принадлежат мне. Интересно, почему мы опаздываем? Я поворачиваюсь к военнослужащей, сидящей на соседнем откидном кресле. Она выше меня ростом, шире в плечах, операция превратила ее тело в боевую машину. Сирано тут же напоминает мне ее имя: «Сержант Тани Слайделл. Командует этим подразделением». – Разве мы не должны быть уже на месте? – перекрикиваю я шум двигателя. Она бросает взгляд вправо – проверяет дисплей айскрина. – Еще восемь минут, мисс. Мы обходим руины. Я выглядываю в ближайшее прямоугольное окно из армированного стекла толщиной в десять сантиметров. Солнце стоит высоко, и в его лучах к востоку от нас простираются ярко-красные горы. В этих горах прячутся мятежники, которые постоянно следят за руинами и ждут возможности напасть и сорвать спасательные операции Палафоксов. Именно поэтому в Викторию меня отправили в сопровождении армии – чтобы доставить быстро, в целости и сохранности. – Для чего их обходить? – Мой голос дребезжит от вибрации двигателя. – Таков приказ, мисс. Проводим небольшую разведку. Каждый раз, когда меня называют «мисс», я вздрагиваю. Никто в этой миссии – ни солдаты, ни пилоты, ни дипломатический персонал – не знает, что я самозванка и даже заложница. В новостных каналах нашу поездку называют дружеским визитом, который скрепит союз двух правящих семей. Оно и к лучшему – так безопаснее, никто не сможет выдать меня. Вот только я чувствую себя ужасно одинокой. Я всегда делилась своими тайнами с Рафи. А теперь она в трехстах километрах от меня – далеко как никогда. Как и мой вибронож. За окном приближаются руины, раскинувшиеся в пустыне темным пятном. Посреди них высится древний небоскреб, чей каркас был полностью вычищен летающими спасательными беспилотниками. У его подножия хаотично разбросаны остатки мертвого города, из песка торчат металлические шпили. На ветру покачиваются мощно вооруженные дроны-часовые. Внезапно двигатели аэромобилей замолкают. По моей коже пробегают последние вибрации. – Мы перешли на магниты, мисс, – поясняет сержант Слайделл. Точно. Здесь же полно металла. И в подъемных винтах нет необходимости. Вся эта война ведется из-за металла. За последний месяц я многое узнала о мятежниках. По их словам, они выполняют клятву, данную Тэлли Янгблад, и борются со всем, что может угрожать дикой природе. Они считают, что города строятся слишком быстро, а повторное использование руин только приближает нас ко дню, когда вновь начнется опустошение земных недр. Очень скоро мы вернемся к эпохе ржавников: разрушению гор, сжиганию лесов, отравлению воздуха. Но правящие семьи клянутся, что мятежники ошибаются. Они прекратят возведение новых городов, как только запасы руин иссякнут. Дикая природа в безопасности. Вот только всем известно: любые обещания можно нарушить. И Тэлли уже не сможет вмешаться. Я снова смотрю в окно. Хватит ли двух месяцев, чтобы полностью исследовать эту пустошь? Лампочки в кабине загораются желтым. – Всем приготовиться! – выкрикивает Слайделл, а после поворачивается ко мне. – Обычные меры предосторожности, мисс. Мятежники не представляют для нас угрозы. Я качаю головой: – Если бы они не представляли угрозы, Палафоксы не нуждались бы в нас. Слайделл кивает, удивишись познаниям Рафи в этом вопросе. Она думает, будто я всю жизнь только и делала, что учила неправильные глаголы. – Верно, мисс. Но мы не такие, как эти Палофоксовские тряпки. – Она отводит затвор на своей винтовке. Над оптическим прицелом загорается эйрскрин с показателями внутренней температуры и количества патронов. – Мы готовы сражаться. И мятежникам это известно. – Думаете, они нас боятся? – Не так, как могли бы. Но вряд ли станут связываться с пятью лучшими боевыми вертолетами. Я вновь выглядываю в окно. Под нами, словно разбросанные по пустыне сломанные игрушки, раскинулись руины. – Время до прибытия? – тихо бормочу я. «Одиннадцать минут», – сообщает мне сирано. Слайделл говорила восемь минут. Должно быть, мы отклонились от курса до Виктории и приблизились к горам. Это обстоятельство, а вместе с ним и голос моего отца мгновенно вызывают в моей голове воспоминание. Помню, когда мне было двенадцать лет, Ная, облачив меня в мой первый бронежилет, учила быстро прятаться в укрытии и накладывать на раны швы. Тогда я поняла, что не просто защищаю свою сестру, но и должна вызывать огонь на себя. – Для меня найдется запасной бронежилет? – спрашиваю я у сержанта. Слайделл озадаченно смотрит на меня. В эту секунду вдалеке слышится грохот, и наш аэромобиль сотрясается. Воздух наполняет странный запах. Срабатывает сигнал тревоги. Прыжок Сирена орет безостановочно, точно птица, которую пытаются задушить. В кабине вспыхивают лампочки, солдаты застегивают на себе спасательные куртки-парашюты. Слайделл сует мне спутанный клубок ремешков. – Знаете, как ею пользоваться? С моих губ срывается нервный смешок. Мы с Рафи все лето развлекались с этими куртками, по очереди выпрыгивая из окна нашей спальни на одиннадцатом этаже. Разыгрывая пожарную тревогу. – Как парашютом, – отвечаю я. – Она удерживает тебя до тех пор, пока магниты цепляются за металл. Я прижимаю куртку к груди и нажимаю на красную кнопку. Стропы из смарт-пластика оживают, обвивают мои руки и ноги. И мгновение спустя защелкиваются. Слышится нарастающий гул заряжаемой батарейки, а после на моем плече загорается зеленый огонек. Если нужно прыгать, то я готова. Сердце громко стучит в груди. Это снова повторяется – я вновь оказываюсь в том самом состоянии, когда кто-то пытается меня убить. Исступленный восторг. Целеустремленность. Только на этот раз один элемент отстутствует – мне не нужно спасать Рафи. Лишь саму себя. Потому что мой отец знает, что я могу с этим справиться. И в этот миг я вижу весь его план в полной красе. Облет руин служил ловушкой для мятежников, целью выманить их и показать всему миру, что армия Шрива способна их одолеть. Происходящее вокруг меня сливается в единое пятно. Солдаты проверяют оружие, надевают снаряжение. Ослепляющий камуфляж их брони мерцает, пытаясь приспособиться к вспышкам лампочек. От всего этого у меня кружится голова. Я выглядываю в окно – нас окружают тонкие белые столбы, поднимающиеся от земли. – Что это? – шепчу я. «Защитная система против воздушных судов» , – подсказывает мне сирано. Внезапно вершины колонн раскрываются, и в небо выстреливает нечто похожее на паутину. Одна из них направлена на нас… Она с резким чавкающим звуком приклеивается к корпусу нашего аэромобиля. Вид за окном уходит влево. Нас поймали. Судно кренится набок. Солдаты, соскальзывая по металлическому полу, хватаются за поручни. Надо мной, подобно защитной стене из брони, возвышается Слайделл. Я цепляюсь за оконную раму. Ударившая в нас паутина выполнена из какого-то смарт-пластика – ее нити скользят по обшивке вертолета в поисках прохода внутрь. Одна из них направляется к подъемному винту, где расщепляется еще на сотню волокон и обвивает его белым полотном. Лишившись подъемников, мы оказываемся в ловушке над руинами. Белая нить начинает притягивать нас к земле. Все лампочки в кабине загораются красным. Впервые за все время полета окружающие меня лица выглядят испуганными. Я тоже должна быть напугана. Но все случившееся походит на мои сны об убийце. Время замедляется, и я превращаюсь во вспышку экстаза посреди бушующего хаоса. Мой отец отправил меня сюда не просто так. Моя задача – выбраться из этого места. – Покидаем судно! – кричит Слайделл. – Первыми выходим мы с Алмазом! Военные расчищают нам путь, расступаясь и прижимаясь к стенам кабины. Аэромобиль спиралью падает вниз, каждые несколько секунд за окнами проносится то небо, то земля. В хвостовой части разъезжаются лепестки дверной диафрагмы, впуская внутрь потоки горячего воздуха. Я еле стою на ногах, но Слайделл тащит меня к двери. Снаружи корабль опутан огромной белой сеткой. Солдаты открывают по ней огонь, по тесной кабине проносится грохот от выстрелов из винтовок. Смарт-пластик разлетается на множество развевающихся лент. Проносящийся мимо ландшафт приближается с каждой секундой. – Держитесь за меня! – выкрикивает мне Слайделл и толкает в пустоту. От свободного падения у меня кружится голова, желудок подскакивает к горлу. Отброшенные в сторону вращающимся аэромобилем, мы летим по спирали вниз. Бронированная перчатка Слайделл с шипением выплевывает маленькими толчками сжатый воздух, который замедляет наше падение. Таким образом сержант берет его под контроль. Какое-то мгновение я вижу все вокруг отчетливо. Выпрыгивающая за нами череда солдат похожа на нитку жемчуга. Они принимают голубой окрас, как только их камуфляжная форма приспосабливается к цвету неба. Вдалеке отчаянно вращаются еще два аэромобиля, пойманные воздушной сеткой. Горизонт ослепляют вспышки света, слышен непрекращающийся низкий рокот, точно заканчивается безумное шоу фейерверков. Мимо проносятся трассирующие снаряды – это мятежники стреляют с земли. Раскинувшиеся под нами руины стремительно мчатся навстречу. Вдруг над нашими головами раздается рев – еще один аэромобиль из нашего строя пытается вырваться из паутины. Взмах его винтов сильнее относит нас со Слайделл к земле. Внезапно изломанный, разрушенный город начинает приближаться слишком быстро. Лампочка на моей куртке загорается желтым. «Внимание, – передает сирано. – Показатели вашей куртки сообщают о слишком большом весе». Все потому, что за меня держится Слайделл – а вместе с ней ее бронежилет, оружие и все снаряжение. Ее куртка рассчитана на такую большую массу. Моя же – нет. – Отпустите меня! – кричу я. – Все в порядке, мисс. Я вас держу! – Нет! Дело в том… – Сейчас не время объяснять, почему одновременно магнитные монополи работают плохо. Важно лишь то, что земля несется к нам чересчур быстро. – Отпустите! Когда она не слушается, я подбираю к себе ноги и пятками ударяю ее в грудь. Подошва одного ботинка соскальзывает с брони и врезается в ее подбородок – голова дергается назад. Она отпускает меня. Я снова начинаю вращаться, не в силах управлять своим полетом. Небо, земля – все превращается в размытое пятно. Хотя бы лампочка на моей спасательной куртке вновь загорается зеленым. Через несколько секунд меня резко дергают вверх ремни безопасности. Они впиваются в бедра и под руками, стремительно замедляя падение. Подо мной вырастает ржавый остов древнего здания, отшлифованный многовековыми песчаными бурями. И он летит на меня. Я закрываю лицо. Спасательная куртка отскакивает, уводя меня в сторону от металлических балок. Я ударяюсь о песчаную дюну и несколько секунд, сдирая кожу, скольжу по склону. Потом снова подпрыгиваю вверх. Я вся в ссадинах, ремни спасательной куртки больно врезаются в тело. Но я жива. В эту секунду на меня налетает шипящая бронированная стена. Подхватывает мое тело. Это Слайделл. Из ее перчаток по-прежнему вырывается воздух, который влияет на траекторию полета. Она снова уводит нас вниз, в сторону участка за каркасом разрушенного здания. На этот раз я приземляюсь ногами на песок. – Простите, что ударила вас, – говорю я. Сержант потирает челюсть. – Во время своего первого прыжка все паникуют, мисс. Я уже собираюсь сказать, что это не первый мой прыжок, когда сверху нас накрывает тень, и мы пригибаемся. Но это оказывается всего лишь солдат… Точнее его безвольное тело в разломанной броне, которое еще какое-то время подпрыгивает в воздухе, а потом опускается на землю. Может, мы и пережили падение, но мятежники не прекращают огонь. Я смотрю на мертвое тело. Что-то явно пошло не так. На его месте могла быть я. Шифр – Алмаз со мной! – сообщает Слайделл в свой ларингофон [11] . – Все собираемся на моем месте! Мы прячемся в укрытии покосившегося здания ржавников – наполовину лишившегося металла небоскреба, который без опоры прогнулся под собственным весом. Над головами свистят пули, наши оставшиеся аэромобили стреляют по мятежникам с безопасного расстояния. Небо опутано белыми сетками, оно пестрит отцовскими солдатами, покидающими вертолеты и ведущими стрельбу прямо в полете. 11 Ларингофон – разновидность микрофона, использующего механические колебания кожи в области гортани, возникающие при разговоре, для преобразования в электрический аудиосигнал. На мне одежда, в которой я должна встречаться с Палафоксами. Рафи целый час провела в своей гардеробной – подбирала к моим сандалиям шелковую блузку кораллового цвета. Как она объяснила: этот наряд выражает одновременно почтение и дружелюбие. Идеально подходит для завтрака или легкого обеда, но только не для ужина. Конечно, это не бронежилет, поэтому я чувствую себя голой. Небо наполняется новыми телами солдат. Должно быть, мятежники оказались сильнее, чем мы ожидали. Теперь я обязана оставаться в укрытии, пока не прибудет подмога. Склон дюны уходит вниз и растворяется в тени развалины. Я спускаюсь чуть ниже, ноги утопают в песке. Воздух здесь прохладнее. Темно, по широкому пространству гуляет эхо. Песок заглушает грохот стрельбы снаружи. Я никогда раньше не бывала в руинах, но это место мне почему-то кажется знакомым. Повсюду квадратные углы и прямые линии. Мой отец строит в таком же стиле ржавников, используя мощные стальные решетки. – Мисс Рафия! – сверху окликает меня Слайделл. – Пожалуйста, держитесь рядом. Даже это героическое спасение мой отец спланировал, потому что любой выпад в его сторону обращается в победу. Мой отец создает свою собственную реальность. Иногда силой. – Ничего страшного, – отвечаю я сержанту. – Подкрепление уже в пути. – Конечно, мисс. Но Шрив отсюда в часе езды! – Они прибудут раньше, – бормочу я в темноту. Вряд ли он так долго сможет оставлять меня в опасности. Я включаю на спасательной куртке сигнальный фонарик. По стенам начинают плясать тени. Помещение оказывается даже больше, чем я предполагала. Нижняя граница покосившегося здания образует потолок этого подземного укрытия. С каждым звуком, доносящимся снаружи, осыпается песок. Конструкция довольно шаткая. Возможно, для боя не лучшее место. Но люди прятались здесь и раньше. На земле валяются пустые упаковки от еды, темные участки отмечают места, где разводили костры. На верхней балке виднеется какая-то надпись. Она сделана не хаотичными буквами ржавников, а ровными штрихами пистолета-распылителя. «Она не придет нас спасти». Там написано что-то еще, но уже в виде неких непонятных символов. – Рафия! – Ко мне спускается Слайделл. Песочно-ржавый камуфляжный окрас ее формы тут же сливается с черными тенями. – Мой отряд в сборе. Мы готовы отвести вас в безопасное место. Я уже в безопасности. Помощь в пути. Мой отец ни за что не пожертвует мной ради одиночной победы над мятежниками. – Ты знаешь, что означают эти символы? – Я перевожу луч фонарика на потолок. «Знаки не опознаны» , – отвечает сирано. Слайделл смотрит вверх, решив, что я обращаюсь к ней. – Похоже на шифр мятежников. Должно быть, раньше здесь находилась их база, до того как Палафоксы загнали их в горы. – Она оглядывается по сторонам. – Место не самое удачное, этот песок может заполнить помещение в любую секунду. Поэтому давайте выбираться отсюда. Я не сразу слушаюсь ее и какое-то время молча разглядываю символы. Весь день я изображаю из себя Рафи и уже начинаю становиться ею. Словно никто не смеет мне приказывать. В конце концов я соглашаюсь: – Хорошо. Идемте. Слайделл взбирается по дюне и выводит меня на солнечный свет. Здесь ждут пятеро солдат, которые, припав к земле, окружают нас кольцом. – Там расположена точка сбора. – Слайделл указывает на самое высокое здание в руинах – небоскреб. – Это лучшее место, где мы сможем продержаться. – Разве передвигаться во время перестрелки не опасно? – Это займет всего несколько минут, мисс. А после мы окажемся в безопасности. Только дождемся здесь подкрепления. – Несколько минут? – Я мотаю головой. – Да они будут здесь раньше. – Мисс Рафия, – впервые за все это время резко произносит Слайделл. – Шривф отсюда в часе полета на аэромобиле! Мы встречаемся глазами. Я вкладываю в свой взгляд каждую найденную в себе частичку сестры. Дело ведь не только во мне – я ответственна за этих солдат, моих защитников. И для нас будет безопаснее переждать здесь еще несколько минут, нежели пробираться сквозь руины, став живыми мишенями. Уверена, мой отец предполагал, что это нападение случится. Он хотел, чтобы оно случилось. – Мы остаемся, – отдаю я приказ. Слайделл впивается в меня взглядом. Она на десять лет меня старше, на пять сантиметров выше и в своей броне нависает надо мной огромной махиной. В моей голове проносятся все возможные варианты того, как она может со мной расправиться: впрыснуть мне успокоительное из своей аптечки, связать руки пластиковыми стяжками, висящими у нее на поясе. Или же просто протащить меня кричащую и брыкающуюся через весь разрушенный город. Разумеется, она ожидает увидеть беззащитную Рафи. Слайделл подается вперед, тянется к моей руке… В эту секунду срабатывают мои бойцовские инстинкты. Я хватаю ее за запястье и тяну на себя, сбивая с ног. А потом пинаю сбоку в колено. Броня помогает защитить связки от разрыва, но от боли девушка оседает на землю. – Какого… Я отворачиваюсь от Слайделл и встречаюсь с изумленными взглядами солдат. – Мы остаемся здесь. – Во мне рождается зловещее сочетание Рафи и Фрей, властное и непоколебимое. – Таков приказ моего отца. Взгляды солдат мечутся между мной и сержантом – они боятся сделать неверный выбор. Я стою спиной к Слайделл, предоставляя возможность для нового нападения. На миг меня охватывает волнение, что сейчас может произойти все что угодно. Но вдруг все взгляды солдат обращаются к небу. – Слева, на десять часов! – выкрикивает один из них, и все падают на землю. Я оборачиваюсь и вижу летящий на нас метеоритный дождь из множества пылающих в небе объектов. – Что это? – спрашиваю я у Слайделл. – Суборбитальные дроны, – отвечает она. – Но у мятежников нет выхода на низкую околоземную орбиту. Как и у нас! – Нет, есть, – возражаю я. – Просто сидите тихо. Она со злостью и смятением смотрит на меня, размышляя, стоит ли ей со мной разбираться. Но я, не обращая внимания, не свожу уверенного взгляда с неба. В течение последнего месяца Ная неоднократно говорила мне о том, что мой отец постепенно возрождает старые боевые машины. И ждет повода для их использования. Точнее, провоцирует его наступление. Меня вновь переполняет восторг – я в очередной раз оказалась во власти воли отца. Я была права. У него все под контролем. Несмотря на внезапную огневую мощь мятежников, я снова в безопасности. Древние руины сотрясает череда взрывов, когда суборбитальные суда пересекают звуковой барьер. Они летят из стратосферы и падают настолько стремительно, что воздух вокруг них загорается. Машины разрезают противовоздушные сети мятежников, словно ножи рассекают дым. Вернувшись на земную орбиту, метеоры вдруг замедляют падение, и над ними раскрываются парашюты. Их раскаленные тепловые щиты распадаются на части, и наружу выходят тяжелые боевые дроны, ощетинившиеся стволами оружия. И мгновенно начинают стрелять. Слайделл отрывает взгляд от разворачивающейся над нами картины и снова смотрит на меня. Я оказываюсь для нее совершенно не той, кем она меня считала. – Вы знали об этом? – Не совсем, – признаюсь я. – Но я с каждым днем узнаю все больше. Первый сын На следующее утро я завтракаю с Палафоксами. Со мной за небольшим железным столиком на залитом солнцем балконе сидят представители трех поколений этого семейства: бабушка, мать и сын. Корпуса обслуживающих нас дронов расписаны цветами и танцующими скелетами. Кофе подают крепкий и сладкий. На мне один из любимых нарядов Рафи – платье небесно-голубого цвета, окаймленное крылышками стрекоз. Безусловно, все они взяты с настоящих насекомых, а не распечатаны в стенной нише. В бою мой багаж уцелел, но вот шелковая рубашка совсем пришла в негодность. А еще погибли одиннадцать солдат. Об этом невозможно сейчас думать, иначе тут же идет кругом голова. Конечно, по сравнению с нами мятежники понесли больше потерь. Все новостные каналы пестрят сообщениями о произошедшем нападении и совершенном открытии: суборбитальные войска моего отца могут нанести удар по любой точке мира. И все же одиннадцать солдат. – Возмутительный случай, – приговаривает Зефина Палафокс. – Просто чудо, что ты не пострадала. – Мне не было страшно. – У меня слегка дрожит голос, что не очень-то похоже на Рафи. Нужно держать себя в руках. – Конечно, не было. – Зефина похлопывает меня по руке. – Мы все помним ту прошлогоднюю неприятность. Тогда ты тоже повела себя очень храбро. Я озаряю ее бесстрашной улыбкой. Зефине, знатной даме этого семейства, восемьдесят шесть лет. Ее внешность является результатом классической операции для пожилых, проделанной еще в эпоху красавцев: светлые волосы, румяные щеки, искрящиеся глаза. Это она встретила меня вчера – грязную, в шоковом состоянии, – а потом уложила в постель. – Может быть, стоит поговорить о чем-то другом? – мягко вмешивается Арибелла Палафокс – дочь Зефины и глава города Виктория. Она занимает ту же должность, что и мой отец. – Нельзя позволять случившемуся омрачать твой визит, Рафия. – Разумеется. – Я отрезаю себе большой кусок манго, словно в доказательство того, что даже мятежники не помешают мне насладиться завтраком. В ухе раздается шепот сирано: «Вилку необходимо держать в левой руке, нож – в правой. Еду стоит подносить ко рту, а не наклоняться за ней». От внимания Арибеллы не ускользает, когда я тянусь к уху и вытаскиваю сирано. Мне все равно, видит она или нет – многие носят сирано. А еще меня не волнует то, что я ем как дикарка. Мне просто невыносимо сейчас слышать голос отца. Одиннадцать солдат. Я отвечаю Арибелле улыбкой. Эта женщина кажется мне очень красивой. Но не по старым меркам красоты – ее операция была полностью удалена. Напротив, все ее обаяние заключено в лице, выражающем уверенность в том, что она рождена управлять. Глядя на нее, я понимаю, почему после реформы свободомыслия так много городов пожелало иметь во главе одного лидера. Не очередной парламент, совет или комитет. А единоличную фигуру, которая вела бы их через хаос возрождающегося человечества. Подобно знаменитостям или королевским домам ржавников. Я даже почти забываю, что являюсь ее пленницей. – Рафия, ты увлекаешься охотой? Мы все оборачиваемся к юноше одного со мной возраста, Колу Палафоксу. Это первые слова, которые он произносит, с тех пор как нас представили. Все это время он настороженно косится на свою чашку кофе так, будто тот может быть отравлен. – Уверена, у Рафии есть куда более интересные дела, – отвечает за меня Арибелла. Я не спорю с ней. Арибелла ни за что не позволит своей заложнице разгуливать с оружием, вездеходным скайбордом и ее сыном. Кол снова опускает взгляд на еду. Я не против того, что он не желает со мной разговаривать. Из двух сыновей Палафоксов он старший и знает французский язык. Стоит мне пару раз ошибиться с глаголами, как он тут же заподозрит неладное. Перед отъездом мы с сестрой изучили имеющуюся в сети информацию о Коле. Узнали, что он задумчивый, немного скучный и прилежный парень. В отличие от Рафи никогда не участвовал в общественной жизни. И все же здесь он больше всех похож на нее – молодой наследник правящей семьи. Если кто и способен заметить, что мой великолепный образ светской девушки – всего лишь фарс, так это он. В жизни он выглядит старше, чем на фотографиях из сети. Плечи у него шире, темные глаза печальнее, да и в целом он намного красивее. Но это еще одна причина не разговаривать с ним. Рафи славится тем, что с легкостью очаровывает как девушек, так и парней, а я никогда не флиртовала с незнакомцами. – У вас замечательный дом, – говорю я, чтобы нарушить неловкое молчание. Рафи научила меня использовать эту, пусть и банальную, фразу, когда я не знаю, что сказать. Зефина мигом оживляется: – Тебе надо непременно провести экскурсию! Кол, почему бы тебе после завтрака не показать Рафии дом? Арибелла одобрительно кивает: – Превосходная идея. Тем более ты ни разу не разговаривал по-французски с живым человеком, с тех пор как вернулся домой. На лице Кола появляется несчастное выражение. И в эту минуту я его прекрасно понимаю. Искусственные джунгли Имение Палафоксов оказалось действительно замечательным. В отличие от мрачного закрытого поместья моего отца их жилище наполнено воздухом и светом. Комнаты выходят на балконы и террасы, в коридорах через застекленную крышу льются лучи утреннего солнца, и все это великолепие окружает заполненный деревьями двор размером с два футбольных поля. В эти-то джунгли и ведет меня в первую очередь Кол. Мы взбираемся по дорожке из парящих в воздухе камней, пробираемся сквозь покачивающиеся листья папоротника и налетевший шквал крошечных крылышек. Неясно, настоящие ли это бабочки или генетически изменененые, но им явно что-то не дает упорхнуть в открытое небо. Рядом с нами на случай падения витают следящие за безопасностью дроны. От перспективы долго лететь до земли мне нестерпимо хочется нацепить на запястья магнитные браслеты. – Ты специально заставляешь меня нервничать, Кол? Парень пожимает плечами. – Только не говори мне, что девушка, столкнувшаяся с мятежниками и убийцей, боится высоты. – Я сейчас говорю о бабочках. Они же плотоядные, да? Впервые за время нашей прогулки он слабо улыбается. Не стоило отпускать такие глупые шуточки. Он ведь мог в ответ пошутить на французском, а мой сирано до сих пор спрятан в кармане. Уж больно мне не хочется слышать в ухе отцовские подсказки. Но Кол ничего не говорит и просто ведет меня дальше. Наши ноги ступают по влажной каменистой почве. Все кругом покрыто бледно-зеленым лишайником, который пестрит красными всполохами крохотных цветов. Это место больше похоже на естественную среду обитания, чем на сад, – своего рода островок дикой природы посреди города. Интересно, можно ли с вершины деревьев попасть на крышу, если мне вдруг придется бежать? Кол наверняка знает ответ, но я не могу спросить его об этом. Он стоит неподвижно, вытянув вперед руку, и ждет, когда на нее сядет бабочка. Когда Рафи хочет кого-то разговорить, она начинает его поддразнивать. – Для экскурсовода ты не слишком-то общителен. Он опускает руку. – Мы находимся посреди симуляции Reserva de la Biosfera El Cielo. Наверное, все-таки стоило надеть сирано. Хотя это испанский, а не французский. – Биосферный заповедник «Небо», – переводит он. – Туманный лес в пятидесяти километрах к юго-западу отсюда. Он является природной заповедной зоной еще со времен ржавников. Моя семья до сих пор его охраняет. – Туманный лес? Звучит как выдумка. Кол пожимает плечами. – Эти джунгли расположены настолько высоко в горах, что деревья здесь могут впитывать влагу из нависающих над ними облаков, а если надо, вызывать дождь. В старых джунглях особенная погода. – Вот теперь ты говоришь как экскурсовод. – Я известен своим занудством, – отвечает он. А сам в это время делает характерный жест рукой «за нами следят» . На мгновение я теряю дар речи и молча смотрю на него. Откуда ему известны тайные жесты Рафи? Ее еще в детстве обучили им ученики из частной школы в Диего. А Кол Палафокс учился в школе по другую сторону океана. Возможно, эти знаки универсальны и их разносят по всему свету безалаберные ученики, кочующие из одной школы в другую. А может быть, жест «за нами следят» настолько распространен, что везде означает одно и то же. Уж Рафи бы знала. Мне так не хватает ее. Кол пристально смотрит на меня, и я киваю ему в знак того, что уловила его сигнал. Что я, как и он, такой же избалованный ребенок, а не двойник и обученный убийца. Тогда он впервые искренне улыбается мне. Вдруг над нашими головами раздается шипение, словно от пролетающего аэромобиля. Я вскидываю глаза вверх, готовая прятаться в укрытие. – Это всего лишь буря, которая бывает каждый час, – поясняет Кол. – В настоящем Ресерва ежегодно выпадает до трех метров осадков. На лес опускается такой легкий туман, что бабочки его даже не замечают. Однако распылителей нигде не видно. – Похоже, в джунглях действительно своя собственная погода. Он снова улыбается. – Давай-ка спрячем тебя от дождя. Я пожимаю плечами. – В это платье вплетена сеть наноустройств. Даже промокнув целиком, оно останется чистым и высохнет через пять минут. Он изумленно смотрит на меня – Рафи никогда бы не стала так говорить о своей одежде. Ее обязательно волновало бы то, что крылышки стрекоз поникнут, а волосы намокнут. – Ну ладно, – отвечает Кол. – Но я все равно хотел тебе кое-что показать. Настоящее здание возрастом пятьсот лет. Он снова взмахивает рукой. На этот раз жест мне неизвестен, но я могу догадаться. Такое старое здание наверняка построено из камня, а значит, не оснащено умными стенами, способными нас подслушать. Да и шпионской пыли в Виктории нет. – Звучит восхитительно, – соглашаюсь я. Кол снова замолкает и выводит меня из туманных джунглей в украшенный фресками коридор. Очередные черепа и цветы на фоне пустынного пейзажа, очень похожего на тот, где я вчера летела. Я безумно довольна собой. Кол до сих пор не догадывается, что я не Рафи. Что я никогда не посещала модные вечеринки и не придумывала себе наряды. Хотя в действительности мы по-настоящему так и не разговаривали. А теперь он вдобавок ко всему хочет уединиться. Вдруг он вздумает обсуждать со мной секретики испорченных детишек, всевозможные сплетни, о которых я ничего не знаю? Рафи предупреждала меня: дружба с Колом лишь добавит мне проблем. Надо бы сказаться усталой и вернуться к себе в комнату. Не помешает на всякий случай собрать снаряжение для побега. Но только я открываю рот, чтобы придумать какое-то оправдание и уйти, как с моих губ не слетает ни звука. Ведь у меня в отличие от сестры никогда не было друга. Что, если Кол сообщит мне что-то полезное? Он постепенно уводит меня в глубь их особняка. Старое здание оказывается самой мрачной частью имения Палафоксов. Кол проводит меня через дверь, оснащенную сканером сетчатки глаза, и мы оказываемся в коридоре с неровными стенами. Сквозь высокие решетчатые окна пробиваются слабые лучи утреннего солнца. На стенах не видно ярких фресок, только серое безмолвие прохладного камня. – Что здесь раньше было? – спрашиваю я. – Замок? – Монастырь, – отвечает Кол и вновь замолкает. Он по-прежнему не желает выступать в роли гида. На следующий вопрос Рафи наверняка знала бы ответ, но я все равно его задаю: – А что такое монастырь? – Своего рода общежитие для людей, живших до ржавников, которые очень серьезно относились к религии. – Он проводит рукой по шершавой поверхности стены. – Обитающие здесь монахи принимали обет отречения от внешнего мира. – Монахи? Как в боевых искусствах Шаолиня? Я чуть не проболталась ему, что сама их изучала, и вовремя себя одернула. Кол только вскидывает бровь – в точности как Рафи, когда та ругала меня за то, что я изъясняюсь как военный советник. – Вроде того. Эти монахи больше занимались каллиграфией, чем избиением людей. Я вставляю в ухо сирано и тихонько постукиваю по нему. «Каллиграфия – изобразительное искусство красивого письма». – Поразительно, – говорю я насмешливым тоном Рафи. – Значит, ты хочешь показать мне свою коллекцию письменности? – Жаль тебя разочаровывать, но у нас нет подобной древности. Здесь мы храним семейный антиквариат. Эта коллекция может тебя… заинтересовать. Завернув за угол, мы оказываемся в комнате с низким потолком, заполненной стеклянными контейнерами. Внутри их полно оружия из эпохи ржавников и даже старше. Мечи, винтовки, бронежилеты из металлических пластин, арбалеты. Я стараюсь не выдать своего волнения, но тут мой взгляд падает на самый маленький ящик – в нем хранится вибронож. Подлинное оружие последних дней хаоса, до того как режим Красоты принес мир на эту землю. Не столь функциональный, как мой собственный, но более надежный. Это тот вид военной техники, который спустя даже сотню лет будет работать. Я касаюсь пальцами крышки контейнера. Похоже на армированное стекло толщиной в сантиметр. Сломать трудно, но возможно, а еще мы окружены глухими каменными стенами. Вот они, Палафоксы, – глупцы. Хранят свою коллекцию оружия в самой доступной для кражи части дома. Разумеется, они принимают меня за Рафи, которая никогда в жизни ничего не крала. – Прелестные у вас тут игрушки, – бормочу я. – Вот эта моя самая любимая. – Кол подводит меня к следующему контейнеру и указывает на покоящийся внутри его охотничий лук. Это уже не старинное оружие. Лук выполнен с применением нанотехнологий из сборного нанополимера, с лазерным прицелом. Стрелы оснащены «умными» оперениями и набором «умных» наконечников: взрывающиеся в воздухе – для стрельбы по птицам, с врывчатыми веществами – для крупной дичи. Однако во времена красавцев и красоток люди не убивали животных. Это оружие было создано после реформы «Чистого разума». – Он мой, – говорит Кол. – И обычно висит у меня на стене. – А что он тогда делает здесь? – Хефа лично забрала его и принесла сюда. Она заперла его тут вместе с моим скайбордом. – Теперь он смотрит на меня. – Вчера, прямо перед твоим приездом. Причину она не объяснила. – Кто такая Хефа? – Так мы с братом называем нашу мать. По вполне понятным причинам. «Это значит “глава”» [12] , – шепчет сирано. Так вот почему за завтраком Кол заговорил об охоте. Он пытался выяснить, по какой причине она забрала его лук. Он ведь понятия не имеет, что я заложница. 12 В испанском языке словом «jefa» называют глав, начальников, руководителей женского рода. Пора вновь становиться Рафи. Я шумно вздыхаю. – Может быть, она просто не хотела, чтобы ты хвастался перед гостями своими скучными хобби. – Возможно. – Взгляд Кола устремляется к стеклянному ящику. – Или думает, будто я не понимаю, для чего все это затеяли. Эти твои маленькие «каникулы» с нашей семьей. Меня сотрясает дрожь – неужели он догадался? Он ждет, когда я что-нибудь скажу. И спасительная фраза «У вас замечательный дом» тут уже не поможет. – Родители хотят, чтобы наши семьи стали союзниками, – осторожно произношу я. – Именно, – вздыхает он. – Но могли бы уж придумать что-то поумнее. А то: «Кол, почему бы тебе не показать Рафии дом?» До меня не сразу доходит смысл этих слов, шестеренки в моей голове со скрипом приходят в движение. В конце концов, все встает на свои места. – Ох, – выдавливаю я. – Да. Как будто ты ничего не знала. Я отрицательно качаю головой. Сейчас я не вру. Нам с Рафией стоило догадаться раньше, еще до того, как я уехала из дома. Но мы были слишком увлечены хорошими манерами и неправильными глаголами и не могли предположить, о чем подумает бабушка Палафокс. – Твоя семья, – начинаю я. – Они хотят, чтобы мы… были вместе? Кол презрительно фыркает: – Моя семья? Думаешь, твой отец думает не о том же самом? Тут мне нечего ответить. Моему отцу не нужен такого рода союз, иначе бы он отправил сюда настоящую Рафию, а не ее безумного двойника. Он всего лишь хочет проучить мятежников, забрать свою долю металла из руин Виктории и уйти. Никто из нас не предусмотрел иного сценария. – Я не верю Хефе, – продолжает Кол. – Я всю жизнь учился, готовился помогать ей в управлении городом. А теперь она хочет женить меня на какой-то… – Он осекается, взмахивает руками. – И на какой же? Некоторое время Кол злобно молчит, а потом произносит: – Все это похоже на какое-то средневековье! С моих губ невольно срывается смех. Ему и невдомек, насколько все происходящее походит на средневековье. Его темные глаза вспыхивают. – Думаешь, это смешно? Я качаю головой. Арибелле ведь известно, что я заложница, а никакая не гостья. Но при этом она с большим энтузиазмом поддержала эту небольшую экскурсию по дому. Не пытается ли она перехитрить моего отца? Заманить Рафи в свой дом, а потом с помощью своего сына обеспечить себе союз? – Кол, я действительно ничего не знала. Это правда. Какое-то время он изучает меня. А потом начинает расхаживать по комнате, размахивая руками. – Когда прошлой зимой мятежники чуть не выгнали нас из руин, все утверждали, что мы не можем привлекать к помощи ваши войска. Что твоему отцу нельзя доверять, иначе он снова предаст, как только узнает, сколько металла мы добываем. А потом вдруг безо всякой причины заключается сделка, вместе с которой появляешься ты. Как будто все играют в какую-то игру, но никто не стремится объяснить мне правила! – Да, знакомое чувство. – Моя мать полностью отстранила меня от процесса принятия решения. Но обиднее всего то, что я только сегодня утром понял почему! – Скрывай свой замысел до его исполнения – и ты преуспеешь, – киваю я. Он поворачивается ко мне. – Ты только что процитировала Макиавелли? – В последнее время я читала много его трудов. Кол смеривает меня взглядом, и в эту минуту до меня доходит, как я стою. Не с балетной осанкой Рафи, а в боевой стойке, которой от меня требовала на занятиях Ная: вес тела на носках, к бою полностью готова. – А ты, Рафия, оказалась не такой, как я себе представлял. Мне следовало бы как-то возразить Колу. Повести себя так, какой предстает моя сестра в новостных каналах, – властной, своевольной, любящей находить у людей больные точки и давить на них. Но вместо этого я спрашиваю: – Что ты имеешь в виду? – Твои вечеринки. Вспышки гнева. Если честно, я ожидал увидеть пустоголовую тусовщицу. Я смотрю на него с обидой за Рафи. Она не пустоголовая, если только не притворяется специально. В конце концов, именно она заставила меня прочитать Макиавелли. Но с другой стороны, мне приятно, что Кол видит перед собой не Рафи – он видит меня. По крайней мере, те частички моей личности, которые проглядывают сквозь мою маску. От происходящего у меня начинает кружиться голова. Только ошеломленная Фрей не знает что ответить, поэтому в игру вступает саркастичная Рафи: – Жаль тебя разочаровывать, Кол. Впредь постараюсь быть более пустоголовой. – Поверь, для меня это, напротив, облегчение. Тем более если моя семья хочет свести нас. Верно, именно это она и пытается сделать. Кол уже понял, что я не та Рафи, которую все видят в сети. И его ума хватит разобраться во всем остальном. А значит, дружба с ним может быть опасна. Однако в этом есть и свои плюсы. Он заметил то, чего не увидела моя старшая сестра, – Палафоксы стремятся заключить кровный союз. И мне нужен тот, кто мог бы посвятить меня в замыслы этой семьи. – Забудь о родителях, – говорю я. – Давай заключим свой собственный союз. Он вскидывает бровь. – Я так полагаю, не связанный с женитьбой? – Абсолютно, – смеюсь я. – Нам даже не нужно нравиться друг другу, если мы не хотим. – Значит, теперь мне не обязательно быть твоим экскурсоводом? Я киваю, и на ум мне приходит великолепный ответ: – А мне не обязательно быть твоим партнером по французскому! – Comme il faut , – говорит он. «Правильно», – тут же переводит голос отца. Я расплываюсь в улыбке. – Тогда решено. Мы теперь союзники. Он протягивает мне руку. – А не пешки в игре наших семей. На этом мы пожимаем руки. Но что-то в душе мне подсказывает, что я не смогу сдержать это обещание. Потому что я рождена быть пешкой. Виктория После моего приезда проходит несколько дней, когда Кол решает показать город. Я безумно рада оказаться за пределами дома. До сих пор мне доводилось лишь посещать официальные ужины с высокопоставленными лицами Виктории и обеды с Палафоксами. А там меня сопровождали высокопарные беседы и обильная жирная пища, от которой не спасут даже сжигатели калорий. Мне бы хорошенько позаниматься с Наей, но и долгая прогулка по городу сойдет. Мы с Колом бредем по улице как обычные прохожие. Бронежилетов на нас нет, лишь около полудюжины сопровождающих нас смотрителей сливается с толпой. Над головой, среди стаи голубей, парит всего один дрон. И тот, скорее всего, следит только за тем, чтобы я не сбежала. Но вот какая странность: заложницей здесь я чувствую себя свободнее, чем второй дочерью у себя дома. В имении Палафоксов нет ни особых отдельных коридоров, ни лифтов. В воздухе не витают частички шпионской пыли. Мне всегда хотелось побывать на месте Рафи, почувствовать, каково это. Хотя сама она никогда такого не делала – не гуляла по улице в окружении нормальных людей. Основная масса горожан не обращает на нас никакого внимания, и только некоторые, минуя смотрителей, все же подходят прямо к Колу и знакомятся с первым сыном города. Тот непринужденно шутит в ответ, обменивается с каждым одними и теми же остротами, но делает это так, будто слова только что пришли ему на ум. Ная предупреждала меня, что в Виктории я могу столкнуться с подобной открытостью. Многие города живут по такому принципу: богатые и влительные люди свободно разгуливают среди обычных жителей. И все равно довольно странно наблюдать это вживую. Я нервничаю и чувствую себя не в своей тарелке. Мне кажется, что все видят меня насквозь. А вот Кол относится к происходящему совершенно спокойно. И жители Виктории, похоже, обожают своего первого сына. Они расспрашивают его об учебе в школе, его увлечениях ботаникой и стрельбой из лука. Все те качества, из-за которых друзья моей сестры избегают Кола – его прилежность, скучные хобби, – здесь, наоборот, приветствуются. Что довольно странно, потому что Викторию никак нельзя назвать скучной или прилежной. Напротив, в городе кипит сумасшедшая энергия. Мимо проносятся детишки на скайбордах с такой бешеной скоростью, что у меня в городе их за это непременно посадили бы в тюрьму. Над крышами курсируют дроны, которые развозят не только официальные грузы, но и продукты питания, покупки и даже стопки сложенного белья, словно у каждого человека здесь имеется свой собственный авиапарк. И дело не только в хаотичном, неконтролируемом движении. Местные жители носят все, что им заблагорассудится: яркие цвета и флеш-татуировки. Их тела хранят следы операций, которые в Шриве ни за что не допустили бы. Тут даже здания излучают жизнь. В небе, над нашими головами, парят на магнитных опорах грациозные фантастические сооружения. А внизу, вдоль улиц, выстроились глинобитные дома, выкрашенные в закатно-оранжевые и желтые цвета или сияюще-голубые оттенки слабо горящего пламени. Но самое странное здесь – это животные. В небе снуют стаи голубей, а по крышам бродят надменные коты. Я показываю Колу на убегающего из-под ног цыпленка с перьями такой же яркой расцветки, как и местные дома. – Для чего они? Кол вопросительно смотрит на меня. – В Шриве запрещены дикие животные, – поясняю я. – Конечно, в город залетают некоторые птицы. Но ничего подобного у нас нет. – Вообще-то цыплята не дикие. – Кол переходит на тон экскурсовода. – К каждому из них прикреплены датчики, чтобы город мог осуществлять мониторинг за экосистемой. Это необходимо для эффективной борьбы с вредителями. – Почему бы просто не использовать опрыскиватели? – Мы довольно старомодны. Когда мой младший брат приезжает домой на каникулы, то он каждое утро выходит на улицу и собирает яйца. – Чтобы есть? Яйца птиц, питающихся жуками? – Я качаю головой. – Весь ваш город будто живет в эру ржавников или тех, кто жил до них! – Доржавников, – смеясь, говорит Кол. – Неважно. Хотя здесь красиво. Его смех затихает, и теперь он смотрит на меня с любопытством. – Ты так считаешь, Рафия? Шрив намного больше и современнее Виктории, я думал, тебе здесь будет скучно. Неужели тебя сумел очаровать наш маленький городок? Я отвечаю не сразу. Настоящей Рафи было бы скучно. Или она, по крайней мере, притворилась бы, что ей скучно, потому что небольшие старинные города выглядят несовременно по сравнению с новыми смелыми зданиями эпохи свободомыслия. Но мне не хочется обижать Кола. Теперь он мой союзник. А после того, как ты всю жизнь прятался, тренировался и тщательно следовал определенному образу, сложно не проникнуться этой бурлящей уличной энергией. Все эти звуки и ароматы сводят с ума. Как и то, что я сама могу выбирать улицу, на которую сверну дальше. Но больше всего в замешательство меня приводит не моя свобода – а свобода всех остальных. Складывается ощущение, будто весь город Виктория абсолютно бесконтролен. – Мне вовсе не скучно, Кол. Напротив, для меня все это немного чересчур – ходить вот так в открытую. Мне кажется это… опасным. Он окидывает меня внимательным взглядом. – Опаснее, чем вооруженный убийца? – В Шриве у меня есть телохранители. А здесь у тебя всего лишь несколько смотрителей. У вас даже нет шпионской пыли! – Это незаконно. – Знаю, но… – Учителя объясняли мне, насколько сильна в Виктории одержимость частной жизнью. Ежедневно город удаляет данные о том, кто куда ходил, какие сообщения отправлял и что заказывал из панели выдачи в стене. В Шриве же каждый миллиметр воздуха заполнен механизмами. Если в темноте включить фонарик, то все плавающие частички окажутся шпионской пылью и нанокамерами, делающими сотни снимков в секунду во всех направлениях, а также обеспечивающие их микроскопические микрофоны, передатчики, батареи и ретрансляторы. Если смотрителям Шрива захочется узнать, что случилось в определенное время в том или ином месте, им просто нужно открыть городской интерфейс. Благодаря ему они могут просмотреть местность с любого ракурса, воспроизвести любой, кроме слабейшего шепота, звук – если только их не отфильтровали сотрудники Доны, чтобы скрыть секреты моего отца. Например, обо мне. – Просто это небезопасно, Кол. Что, если произойдет убийство? Как вы вообще расследуете преступления? – Преступления, знаешь ли, раскрывались еще до того, как изобрели шпионскую пыль. Мы используем ДНК, отпечатки пальцев, показания свидетелей. – Он пожимает плечами. – Ну, я не знаю, логику, наконец. – Как по мне, это куда проблематичнее, чем просто просмотреть запись случившегося. – Люди не любят, когда за ними шпионят. Тем более со времен «Чистого разума» у нас не было ни одного нераскрытого преступления. Я немного понижаю голос: – Но как же тогда твоя семья держит город под контролем? Он прищурившись смотрит на меня. – Мы его не контролируем. Мы им управляем. – Ты всегда такой самодовольный? – Обычно да. – Он провожает взглядом собаку, преследующую пару котов. – Но моя мать отлично справляется со своей задачей. Поэтому жители не пытаются избавиться от нас. Я резко останавливаюсь и смотрю на него. – Хочешь сказать, меня пытались убить, потому что мой отец плохо выполняет свою работу? – Твой отец другой, – спокойно отвечает он. – И ты это знаешь. Я стою в прохладной тени глиняного дома и пытаюсь собраться с мыслями. Мне нечего ответить ему, поскольку я не понимаю, почему вообще спорю с ним. То ли я притворяюсь Рафи, которая всегда открыто отстаивает имя своей семьи? То ли мне просто не нравится, когда меня критикуют? – Мне жаль, что у себя дома ты не можешь вот так ходить по городу, – говорит Кол. – Должно быть, у вас полно насилия. Снова это самодовольство. – Не тебе говорить мне о насилии, – парирую я. – Твоя мать заимствует у моего отца армию. – Заимствует, потому что у нас самих нет собственной большой регулярной армии. Половина наших солдат занимается другой работой. Разве ты не видишь разницы? – Не совсем. – Il n’est pire sourd que celui qui ne veut pas entendre, – вздыхает он. «Хуже глухого тот, кто не хочет слышать », – переводит мой сирано. Французские пословицы? Отлично. В них Рафи, несомненно, разбирается гораздо лучше меня. Она бы наверняка выдала ему в ответ какое-нибудь заумное высказывание. Я пытаюсь вспомнить рассказы своих преподавателей о том, как в новую эпоху ведутся споры. Не стали ли правящие семьи со своей вездесущей шпионской пылью и древним оружием слишком могущественными. Но кто захочет, чтобы им управляла слабая семья? Я замечаю, что смотрители выстраиваются вокруг нас с Колом неплотным кругом, обратившись лицом наружу и скрестив руки. Пока мы спорим, толпа прохожих обходит нас стороной. Тут я вспоминаю слова Рафи: Палафоксы отнюдь не такие мягкие. Их власть витает повсюду. Спокойная, но твердая. Просто они не хотят в этом признаваться. – Может быть, тебе известно далеко не все о своей семье, – говорю я. Какое-то время Кол обдумывает мои слова, а после кивает: – Ты права. Я и предположить не мог, что однажды Хефа впустит войска Шрива. Или отстранит меня от принятия решений. Или попытается женить, как какого-то пустоголового болвана. – Его голос становится тише. – А еще я до сих пор не понимаю, почему она заперла мой охотничий лук. Я даже не стану ничего ему объяснять. Пусть мы и союзники, но Колу не обязательно знать, что я заложница. Ему нужен только охотничий лук, хотя бы для того, чтобы выступить против Арибеллы, обращающейся с ним как с племенным скотом. Возможно, я могу это использовать в своих целях. – И тут возникает вопрос. – Я придвигаюсь к нему и говорю шепотом: – Как часто кто-нибудь спускается в монастырь? – Почти никогда. Даже дроны-уборщики туда не допускаются – Хефа говорит, они стесывают камень. – Тогда, может быть, я смогу вернуть тебе лук, если ты кое-что добудешь для меня. Его глаза округляются. – Что? – Только твоей матери нельзя знать о моей просьбе. Обещаешь не рассказывать? – Конечно. Не знаю, стоит ли ему доверять. У меня дома офис отца забит сенсорами, улавливающими частоту сердцебиения, температуру кожи, малейшие движения глаз – одним словом, любой признак лжи. Но здесь на улице я могу судить лишь по решительному взгляду Кола, устремленному на меня. И почему-то его мне более чем достаточно. – Ты знаешь, как выглядит зарядное устройство для виброножа? Бальное платье Через неделю Палафоксы устраивают приветственный бал в мою честь. Новостные каналы пестрят заголовками об этом событии. Приглашены все семьи Виктории с высоким рейтингом лиц. Каждому хочется познакомиться с отважной девушкой, пережившей убийство и нападение мятежников. Любой «выскочка» на своем канале рассуждает о том, как долго я пробуду в городе. Насколько хорошо я уживаюсь с хозяевами. Не послужила ли общая война против мятежников основой для союза наших семей. А еще люди обсуждают нас с Колом. В тот день на улице наш напряженный разговор засняли несколько частных аэрокамер, но в зависимости от источника слухи разнятся. Мы спорили? Флиртовали? Или просто позировали на камеру? Весь город гадает, не является ли мой визит чем-то большим, нежели обычные каникулы. Бал состоится уже сегодня, а я до сих пор в своей комнате примеряю виртуальные наряды на уолл-скрине. Я пересмотрела все стандартные дизайны, предлагаемые нишей в стене, но для Рафи они кажутся слишком обычными. Двигая пальцами, я перебираю бесконечные меню с разнообразными стилями и вариациями. Сотнями разных способов видоизменяю их, дорабатываю, уточняю, однако все мои действия похожи на гадание на кофейной гуще. Каждая моя попытка заканчивается очередным крахом. Вдруг за мной сейчас наблюдает бабушка Зефина, решившая полюбопытствовать, что же я надену сегодня? Она придет в недоумение, почему всегда такая стильная Рафи внезапно пребывает в растерянности. Хотела уйти из дома, стать самостоятельным человеком? Получай. В кои-то веки в мою честь устраивают вечеринку, а для меня она превращается в сущий кошмар. Рафи была права: я не умею ни одеваться, ни флиртовать, ни общаться. Для некоторых напыщенных ужинов моих знаний, может, и хватит. Но тут весь мир увидит, что у меня напрочь отсутствует вкус. И не только он. Такое ощущение, будто я человек всего лишь наполовину. Еще и от сирано никакого толку. В нем полно подсказок по дипломатическому этикету и ни одного модного совета – ведь Рафи они никогда не требуются. Я бы сейчас все отдала за ее помощь. Но Палафоксам покажется странным, если я позвоню домой спросить модного совета. И вот когда я приступаю уже к пятнадцатому по счету провальному наряду, в моем ухе раздается тихое шипение сирано… Тайное сообщение из дома. Первое за все это время. Сирано не может передавать сигналы вовне, иначе их засечет система безопасности имения Палафоксов. Однако он может сканировать общественные новостные каналы на предмет скрытых входящих сообщений. Они закодированы в фотографиях моего отца, официальных видеороликах, где он машет толпе или подписывает какой-то документ. Среди миллиардов пикселей скрыты крошечные, случайные на первый взгляд изменения цвета. В сотне хитроумных математических слоев кроется информация, которую и расшифровывает мой сирано. Сначала я никак не реагирую – на случай если за мной кто-то наблюдает. С присущим Рафи вздохом отвращения я отвергаю последний наряд, плюхаюсь на кровать и смотрю в потолок. Только после этого я тянусь к сирано и, постучав по нему, проигрываю сообщение. Звучит голос моей сестры: «Фрей! Надеюсь, у тебя все в порядке. Ну, или, по крайней мере, ты как-то справляешься. Но больше всего я надеюсь, что сейчас ты слушаешь это сообщение. Ты просто обязана взорвать сегодняшнюю вечеринку. Видела наш последний рейтинг? После нападения мятежников мы вошли в первую сотню. И я сейчас говорю не о местном рейтинге, Фрей, а о мировом. За этим событием будут наблюдать люди со всех уголков планеты. Поэтому ты должна выглядеть сногсшибательно». Как бы мне хотелось перебить Рафи и сказать ей, что ничего не выйдет. Мои нервы и так на пределе, не хватает еще зрителей со всего мира. Все эти люди будут следить за мной и Колом, готовясь пустить очередную сплетню… И тут меня осеняет: Рафи сказала «наш рейтинг лица». Что-то новенькое. Обычно вся слава принадлежит только ей. Но мятежники стреляли в меня, а значит, в этом есть и моя заслуга. «Тебе повезло, что у тебя такая умная старшая сестра. Поставь сообщение на паузу и не включай его до тех пор, пока не окажешься перед уолл-скрином. Затем делай все в точности как я говорю». Я вскакиваю с кровати и встаю напротив настенного экрана, приготовившись выполнять приказы сестры. «Отлично. Теперь открывай Иресм. Ты вообще знаешь, что это такое? Ну как же? История развития европейских стандартов моды. Чтобы запустить программу – зажми два кулака большими пальцами внутрь. Как если бы ты собиралась кого-то ударить». Вот только, ударив так кого-то, ты запросто сломаешь себе большие пальцы. «Теперь пролистай до раздела 2040-х годов, платья А-силуэта. Вряд ли ты понимаешь, о чем речь, но уж как выглядит буква «А», наверняка знаешь, да? Видишь в центре платье с кружевным воротничком? Выбери его и открой «Параметры». Не то крошечное меню с четырьмя вариантами – нет, мы же большие девочки, и нам нужен расширенный список. Да, знаю. Там еще около сотни подменю. И это только начало. Но ничего не бойся, твоя старшая сестренка рядом…» Я следую ее указаниям, едва поспевая за всеми перечислениями. Она стремительно ведет меня через непостижимые особенности моды. Все это время я представляю, как она стоит в нашей комнате перед уолл-скрином, которым мы пользовались с самого детства, и разговаривает сама с собой. И в этот миг мне кажется, будто я снова дома, стою рядом с ней. Но постепенно шепчущий мне на ухо голос Рафи, подбирающий платье для моего – для нашего – тела, начинает казаться мне моими собственными мыслями, которые проносятся в моей голове. Это я умело ориентируюсь в стилях и тенденциях разных веков, снимаю мерки со своих бедер, рук и плеч. Любому, кто бы сейчас ни подсматривал за мной, может показаться, что мой утерянный талант к моде окончательно вернулся. Когда сообщение Рафи подходит к концу, на уолл-скрине предстаю я в мягко переливающемся черном платье, обернутом кружевными волнами цвета вороненой стали. Руки облегают серые перчатки до локтей, из-под подола выглядывает темный тюль с радужно-бензиновым отливом. Ниша в стене сообщает время изготовления наряда – три часа. Я и не думала, что изделия из наноматериалов создаются так долго. У меня едва хватит времени, чтобы приготовиться. Мне уже не терпится увидеть свой наряд. Обычно я не обращаю внимания на то, что мы с Рафи надеваем. Но, увидев собственными глазами, как благодаря тысячам быстрых и искусных решений родилось это творение, мне невыносимо захотелось стать той самой девушкой в платье. Не в простом платье. А в бальном. В эту секунду комнату оглашает звонок. – Рафия? – Это Арибелла Палафокс, моя хозяйка – точнее, моя тюремщица. Звонит в самое подходящее время – доказательство того, что она наблюдала за мной. – Если ты свободна, предлагаю обсудить сегодняшний вечер. – Было бы чудесно. – Я снимаю с уха сирано. Арибелла управляет целым городом из своего офиса, а значит, тот будет напичкан сенсорами. И в этот миг я снова становлюсь Фрей. Не принцессой в прекрасном платье, а Фрей, которая не знает, какое платье надеть или какой вилкой воспользоваться. Или как разговаривать с хозяйкой дома о предстоящем торжестве, за которым будут наблюдать по всему миру. – Сейчас тебе будет удобно? – интересуется она. Опасаясь неуверенности в своем голосе, я просто киваю в ответ. Арибелла встречает меня у дверей своего кабинета и сразу же берет за руки. – Рафия, дай-ка мне взглянуть на тебя. Она отступает на шаг и оценивающе рассматривает меня. Представляет на мне бальное платье, чтобы быть уверенной, что сегодня вечером я буду смотреться элегантно? Или просто удивляется, почему в жизни я выгляжу несколько иначе? Целый день в моем ухе звучал голос Рафи, поэтому ее осанка и невозмутимое выражение лица выходят естественно. Однако испытующий взгляд Арибеллы все равно заставляет меня нервничать. Я смотрю мимо нее на высокие окна, за которыми ярко светит солнце и кипит жизнь. В отличие от башни моего отца имение Палафоксов не прячется на окраине дикой природы; оно располагается в самом центре подвластного им города, и из офиса Арибеллы открывается вид на его улицы. Своими открытыми террасами и парящими в воздухе магнитными опорами Виктория походит на сказочное королевство по сравнению с приземистым невозмутимым Шривом. Вдали возвышается собор из эпохи доржавников; его каменный шпиль испещрен отблесками солнечного света, отраженного витающими поблизости стеклянными зданиями. Мимо окон, разгоняя вездесущих голубей, проплывают дроны, которые везут корзины с яркими цветами и фруктами. Как и весь город, кабинет Арибеллы наполнен цветом. Здесь нет ни стола, ни главного настенного экрана. Только красные бархатные диваны, к которым она меня подводит. Мы садимся вплотную, так, что наши колени почти соприкасаются. – Должна признаться, – произносит она. – Я немного подглядела за твоим нарядом для сегодняшнего бала, и он изумителен. Позабочусь о том, чтобы Кол оделся соответствующе. Несмотря на все слухи, гуляющие по сети обо мне и Коле, Арибелла желает породить новые. Показать всему городу, что ее семья способна заключить союз с моим отцом. – Кол был очень добр ко мне, – говорю я. – Ну конечно, ведь ты такая красавица, Рафия. – Она чуть склоняется ко мне и снова принимается рассматривать. – И все это без какой-либо операции? На миг я теряюсь и не знаю, что сказать. Во времена красавцев и красоток внешностью не принято было хвастаться. Сейчас же каждый город имеет свои традиции. – Мой нос мог бы быть меньше, – отвечаю я. Рафи с самого детства вечно жалуется на него. – Но папа не разрешает мне его менять. Арибелла с сочувствием улыбается мне. – Он все время твердит о твоей маме, красавице от природы. Возможно, в твоем лице ему хочется видеть ее. – Я ее совсем не помню. – Разумеется. – Она тянется ко мне и рукой приглаживает волосы. Ее прикосновение на удивление полно нежности. – Все знают эту историю – твой отец всегда получает желаемое. Я не знаю, что на это ответить. Не получай отец желаемого, нас бы с Рафи не было на свете. Во время похищения моего брата, Синена, мама оказала преступникам сопротивление. В нее стреляли четыре раза. И когда она, умирая, лежала на операцинном столе, папа попросил врачей сохранить ее яйцеклетки, чтобы впоследствии иметь от нее детей. Мой отец создает собственную реальность. Иногда силой. Иногда технологиями. Он вырвал нас с Рафи из забвения. Я повторяю то, что обычно говорит Дана: – Он слишком сильно любил мою мать, чтобы так просто ее отпустить. – На это я и рассчитываю. – Арибелла поворачивается лицом к окнам. – Я ставлю на кон безопасность своего города, ради которой он никогда не станет рисковать собственной плотью и кровью. Я вздрагиваю от облегчения – наконец мы больше не притворяемся. Я здесь пленница, а не гостья. Гарант хорошего поведения моего отца. Арибелла неправильно понимает мою дрожь. – Должно быть, ты считаешь меня чудовищем, забирающим детей в заложники. – Вы не забирали меня. – Я слегка выпрямляю спину. – Я приехала сюда по собственной воле. – Рада это слышать, Рафия. А то я уже начала волноваться, что твой отец ничего тебе не сказал, и у нас мог состояться… неловкий разговор. Я чуть не фыркаю от смеха. – Он не боится приносить плохие вести. – Твой отец любит получать удовольствие от критических ситуаций. Но до сих пор он ни разу не нарушил своего слова. Пока что. – Конечно. – Судя по сообщениям в сети, решимость мятежников пошатнулась. И теперь они отступают под натиском объединенных войск Виктории и Шрива. – Моя семья не привыкла уклоняться от боя. – Это действительно так. – Взгляд Арибеллы останавливается на моем шраме над глазом. – На самом деле до меня дошел слух одного очевидца, бывшего в зале в тот день, когда некий ужасный человек пытался тебя убить. Все мое тело сковывает напряжение. Сотрудники безопасности Доны тщательно изучили данные, полученные шпионской пылью со всех ракурсов, в поисках любого, кто мог бы видеть нас с Рафи вместе. Но из-за дыма и царящей тогда неразберихи разглядеть всего не удалось. Я пожимаю плечами. – О том дне ходит множество слухов. – Этой молве я поверила не сразу, пока не встретила тебя. – Арибелла склоняется ближе. – Это ты уничтожила убийцу? Рафи стала бы все отрицать либо просто-напросто попыталась отшутиться. Но я столько времени скрываю свою другую большую тайну, что сейчас мне хочется признаться хотя бы в этом. А может, для меня всего лишь важно впечатлить Арибеллу. – Да. Это я убила его. Я не знаю, чего от нее ожидать, но ее теплая улыбка меня поражает. – Спасибо за доверие, Рафия. – Она мягко берет мое правое запястье. – Твоей руке уже лучше? Я бросаю на нее удивленный взгляд. – Моей руке? – Мы боялись, что у тебя под кожу может быть вживлено какое-нибудь устройство. – Арибелла немного смущенно отводит глаза. – Трекер, например. И посчитали разумным просканировать тебя. – Справедливо. – Обычно служба безопасности моего отца пользуется радаром с миллиметровым диапазоном для проверки наличия оружия у гостей. – Но во мне нет имплантов, за исключением глаз. – Верно. Однако мы заметили, что одна из костей в твоей правой руке была недавно сломана. – Упала со скайборда. Арибелла покачивает головой. – Мы тоже так решили, пока не присмотрелись внимательнее. – Она касается моего плеча. – И не обнаружили здесь давнишний вывих, а потом еще несколько переломов в левом запястье и правом колене. Шрамы от разрывов мышечных тканей по всему телу. По словам моего врача, он никогда не видел столько травм. И настолько высококачественных зрительных имплантов. Твое тело, Рафия, не врет. Я сжимаю кулаки. У Палафоксов, может, и нет армии, равной по силе войскам моего отца, но они так же умны, как и он. Мы знали, что они станут проверять мою ДНК – она, безусловно, соответствует Рафи. Но разве можно уберечь свои тайны, когда тебя сканируют во сне? Надеюсь, еще немного правды сможет ее отвлечь. – Воспоминания о похищении моего брата до сих пор преследуют моего отца. Поэтому он сделал все возможное, чтобы я могла себя защитить. – Это очень печальная история. – Она снова берет меня за руку и с жалостью заглядывает в мои глаза. – Но ты должна кое-что знать, Рафия. Какую бы сделку мы ни заключили с твоим отцом, я никогда не причиню тебе зла.

Конец ознакомительного фрагмента.