В сравнении с назревающим лужа крови из сновидения – всего лишь жалкая клякса, кровавый ручей – лишь капелька, вытекшая из пальца, уколотого булавкой.

«Я должен добраться туда. Должен остановить их. Должен найти…»

Не без труда удалось ему заставить себя сделать глубокий вдох и медленно выпустить воздух. У начальства из Департамента всегда находилось еще одно, последнее дело, последнее поручение, справившись с коим он, Джеймс Эшер, скромный преподаватель, филолог из Нового Колледжа, предотвратит очередной кошмар, поджидающий за углом…

Но отчего-то искать и выяснять всякий раз приходилось то, чего, по мысли военных, недоставало армии, чтобы на пару шагов обогнать немцев в нескончаемом состязании – чье оружие смертоноснее, чьи линкоры огромнее, чья мощь страшней.

«Вот только при чем здесь Исидро?»

Лежа во тьме, Эшер прислушивался к стуку дождя за окном. Мирное, ровное дыхание Лидии в тишине спальни казалось необычайно громким, как будто оглушительный грохот канонады сотрясал все вокруг сегодня – пять минут, а не двенадцать лет тому назад. Лежавшая рядом Лидия свернулась калачиком, точно ребенок, умостив голову на его плече. При свете крохотного ночника густой шелк ее заплетенных в косы волос казался совсем темным, хотя днем, при свете солнца, был рыж, точно хна. Ночной рубашки она после любовных игр, несмотря на прохладу весенней ночи, не надела, и на ее обнаженной шее поблескивали звенья серебряной цепочки: с этой цепочкой Лидия не расставалась ни на минуту.

«Притом что Исидро – вампир?»

Смежить веки Эшер не смел, опасаясь вновь провалиться все в тот же кошмар, в тот же момент, из которого вынырнул. Опасаясь снова увидеть ту же стройную фигуру в дверной нише под фонарем на ржавом крюке, то же узкое, некогда миловидное лицо, те же длинные бесцветные волосы, невесомые, словно паучий шелк… и, разумеется, неизменное любопытство в блекло-желтых глазах, отражающих все вокруг, подобно кошачьим.

«Быть может, Исидро приснился мне, так как за триста пятьдесят с лишним лет охоты на живых для подкрепления сил без колебаний, без угрызений совести погубил столько народу – мужчин, женщин, детей, – что их хватило бы на два, а то и на три Мафекинга?»

Рука Эшера сама собой потянулась к его собственной цепочке, охватывавшей шею чуть выше ключиц. Казалось, гладкие, увесистые звенышки из серебра накрепко связывают его и Лидию с тайным знанием, с тайными ужасами. Скользнув по металлу, его пальцы коснулись и шрамов, тянущихся от уха, вдоль яремной вены и сонной артерии, к плечу и ниже, до самого локтя.

«Или же потому, что в моем “подсознании” – как выразился бы этот малый из Вены, по фамилии Фрейд – дон Симон Кристиан Хавьер Морадо де ла Каденья-Исидро представляет собою Смерть?»

Оставалось только надеяться, что это так.

Об ином вероятном – и, вполне может быть, истинном – объяснении размышлять не хотелось. Очень.

Шаньдунский полуостров, деревушка Ваньвэй. Жаркая, влажная ночная мгла укрывает все вокруг удушающей пеленой, монотонный напев цикад и трели лягушек прекрасно маскируют тот, прочий шум, вроде бы донесшийся из-за деревьев, ширмами окаймляющих рисовые поля.

Едва различимый хруст валежника под войлочными сапогами. Голоса людей, перешептывающихся на практически непонятном ему диалекте. Кружащая голову тревога, навеянная неспособностью верно истолковать безмолвные знаки, которыми на его глазах обменивались крестьяне в течение дня, их бесстрастные выражения лиц, ни к чему не обязывающие поклоны… а как, как, скажите, понять смысл всего этого, лежащего на поверхности неизмеримо более глубокой культуры, человеку, практически с ней не знакомому?

Германцы, строившие в Циндао флотскую базу, считали Эшера соотечественником, а догадавшись, что это не так, пристрелили бы без разговоров. Однако стоило выйти за пределы их поселения, и кто он таков – немец ли, англичанин, американец или француз, – никакой роли уже не играло.

За воротами он становился «фань цюйай», длинноносым дьяволом. И с наступлением темноты все эти безмолвные, добропорядочные крестьяне как один поднимались, покидали дома, стекались к одинокому иностранцу стаей акул.

Деревушка Ваньвэй пустовала не первый год. На окнах самой большой из двухкомнатных хижин еще сохранились ставни, однако кровля наполовину просела внутрь. В лунном свете, сочившемся сверху сквозь переплет стропил, Эшер разглядел холодный кирпичный помост печи-лежанки, раздавленные корзины, битые горшки. Со всех сторон несло плесенью, крысиным пометом… и кровью.

Он снова спал. Спал и видел сон.

Помнивший, чем обернулась та давняя ночь на деле, в 1898-м, и отнюдь не желавший пережить все это вновь, Эшер огляделся вокруг. Он знал: еще пара минут, и над потолочными балками появятся силуэты людей, местных приверженцев общества «Кулак во имя справедливости и согласия», посвятивших жизнь уничтожению белых – тех, кто подверг надругательству китайские традиции и обычаи, под дулами пушек продавал им наркотики, глумился над их божествами и предками, а теперь, в угоду христианской вере и прогрессу современной европейской торговли, вознамерился разделить их страну меж собой, будто сладкий пирог. Если ему удастся как-нибудь перебраться через заднюю стену хижины до их появления…

Однако тут свет луны померк, приобрел жуткий зеленовато-желтый оттенок. Вместо повстанцев-ихэтуаней [5] в хижину пополз странный густой туман, колышущийся куда тяжелее, ленивее любого обычного. Клубы его обожгли глаза и ноздри, горло закупорил необычайно сильный запах горчицы. Об этом – о новом оружии, изобретенном германцами, о ядовитом газе, парализующем и ослепляющем человека, – Эшеру рассказывали в Форин-офис [6] .

В задней части хижины обнаружилась дверь («Отчего ее не было там в июне 1898-го?» – мелькнула мысль в голове), и, выскользнув за порог, Эшер увидел перед собой подножие каменной лестницы, спиралью ведущей вверх, в башню, хотя оказаться пристройкой к хижине, которую он только что покинул, подобная башня никак не могла. Между тем газ начал сочиться в башню сквозь щель под дверью, и Эшер без колебаний помчался наверх. Запах крови становился сильней и сильней. Тоненький лунный луч высветил под ногами кровавый ручеек, стекающий по ступеням навстречу.