Шрифт:
Хотя оно не столь уж и старо.
Чуть светится и в накипи, и в черни
Серебряного века серебро.
«Трубит горнист побудку пионерам…»
Трубит горнист побудку пионерам.
Хребты блеснули в сизом серебре.
Я знаю, что еще в тумане сером
Сейчас киргизы едут по горе.
И я всхожу на верхнюю дорогу
Что сыростью лесной осенена
И длится по тяньшанскому отрогу
Перенося в другие времена.
Арба стрекочет, мимо проплывая.
Перетекают всадники с детьми.
О, эта жизнь иная, кочевая!
Не нужно ей излишнего – пойми!
Свои в ней злоключения и нужды,
И навыков премного, и наук…
И так тому, что долговечней, чужды
Вся наша явь и трубный этот звук.
Перед осенью
Уже мечты не о Париже,
Мелькнули Рим и Амстердам,
И, тем сильней, чем старость ближе,
Влечёт к начальным городам.
Возможной стала невозможность,
Но та арычная вода
Той жизни простоту и сложность
Уже несла через года.
И ведь родителей могилы
Земных чудес важней стократ,
И там сейчас – ещё в полсилы -
Пошёл чуть слышный листопад.
И всё пронзительнее жалость,
И всё нежней моя печаль,
И желтизну, и побежалость
Той южной осени мне жаль.
«В который раз отца теряю…»
В который раз отца теряю!
На жизнь и смерть его гляжу,
С ним подхожу к пустому краю,
К немыслимому рубежу.
Всё вновь вступаю в день зловещий,
И возвращаются черты.
Давно истаявшие вещи
Являются из темноты.
И знаю – нет покоя праху,
Пока ещё так больно мне,
И эту старую рубаху
С печалью трогаю во сне.
«Как там вода свирепо обнимала…»
Как там вода свирепо обнимала,
Прохладна, и прозрачно-зелена!
Сегодня сил для этих схваток мало,
И далека, и протекла она.
И всё же, всё же как она любила!
Сбивала с ног и бережно несла,
И вся её ликующая сила
Вошла в слова, всевластна и светла.
И вновь во сне становятся так близки
Все перекаты водяных полей,
И эти облекающие брызги
Объятий женских кажутся милей.
«В ночь прошлого ты смотришь через прорезь…»
В ночь прошлого ты смотришь через прорезь,
Там – отдалённый розоватый зной,
И всё воображаешь, хорохорясь,
Что был тобой утрачен рай земной.
А ведь, пожалуй, были преисподней
Солома, глина… Эта волчья сыть,
Которую по милости Господней
Ты иногда умел изобразить.
И лишь теперь, когда не стало сил,
Другая вдруг открылась анфилада,
И ты очнулся и лицо омыл
Росой чистилища на выходе из ада.
Обруч
Опять шасси со свистом слягут,
И замелькает под крылом
Вся мешанина пальм и пагод
С её тропическим теплом.
Теперь бурунов изумруды
Тебя обступят, закипев;
Раздастся в Храме Зуба Будды
Перерождения припев.
Или, блуждая одиноко,
Войдёшь в великую мечеть,
Чтоб вечный след стопы Пророка
На тусклом камне рассмотреть.
Откуда всё явилось это?
Судьбы мерцающая мгла…
Но ведь не зря до края света
Родная улица вела.
И я к неведомым созвучьям,
К мирам чужим – в земном кругу -
Ещё за посвистом певучим,
За тонким обручем бегу.
«Всегда любил базара гам и давку…»
Всегда любил базара гам и давку,
Верблюдов распродажу и коней,
Тандыр и керосиновую лавку,
И не отрёкся от начальных дней.
Из этой глины и меня лепили,
И говорю, всей жизни вопреки:
Нет ничего роднее этой пыли,
Куда бросают нищим медяки.
Всегда оттуда приходила сила,
Где нож и хлеб рождаются в огне,
Где подаянья Азия просила,
Своих детей протягивая мне.
Восток
Набить узор на медном блюде чёткий,
Списать хадис [1] , чтобы в пути везло,
И выпечь хлеб, иль починить подмётки,
1
Хадис – изречение Мухаммеда, передаваемое из уст в уста от первого услышавшего.