Но нам надо было уехать! Это я не от хорошего уехала, бабушка и дедушка чудесные были, любили нас.

Мама Вера смотрела в окно вагона, за которым бежали назад мощные уральские ели и сосны. Она то плакала тайком от сына от перенапряжения последнего часа, то улыбалась, довольная: «Ну и пусть. Я это сделала. Я всё сделала правильно. Так ему и надо. Доводил меня до слез – пусть сам изводится. А я всё сделаю для Геночки, для сыночка моего дорогого». И прижимала к себе ребенка.

Она сняла с Гены зеленое пальтишко, дала пирожок, потом попить воды из бутылки, наполненной еще в Серове и заткнутой самодельной пробкой, потом вытерла ребенку руки после пирожка и вытащила из сумки книжку с картинками. Поезд Серов – Свердловск шел строго на юг, лишь иногда огибая рудоносные горы. В Свердловске мать оформила билеты, детский и взрослый, на поезд до Ленинграда.

Бывая уже в наше время в летние месяцы в Чудском Бору, Вера Ивановна часто чаи распивала с младшими сестрами, и они рассуждали о том, какие дети у кого получились. Тетки внимательно и ревниво следили за взлетом старшего племянника. В кого он такой ладный, умный, добрый, обстоятельный? И все сходились, что в деда по матери, в отца их, Ивана Васильевича Свободина, того, что без ноги остался в результате нападения в поезде. Другого-то деда, кузнеца Селезнёва Степана Юменовича, они не знали, но и тот был умен и силен.

– Вы только вспомните, – говорила Зоя Плаксина, самая младшая из сестер Свободиных, младше даже своего племянника Гены Селезнёва на два года, выслушав в очередной раз сначала грустную, но в целом оптимистичную повесть Веры о бегстве из города Серова. – Мама и папа наши никогда в жизни ни на кого из детей и внуков не кричали и строго не наказывали! Никакой ругани, никаких скандалов, пьянок, драк, мата мы от них не видели и не слышали. А как Гену дедушка воспитывал? Учись, учись, надо учиться, будешь грамотным – будет легче жить. Переживал за него, помнишь, Вера, тебя всё время расспрашивал, когда вы уже в Ленинграде жили: «Как там Гена, как Гена учится?»

Как верно подмечена Зоей эта простая, без излишеств, конструкция жизни: на что насмотрится ребенок в сознательном детстве, когда память его уже четко фиксирует происходящее, – то он в собственной жизни и повторит. Всё в этой жизни со всем связано. Да Вера Ивановна тогда, в тот непростой день, просто-напросто спасла для страны и мира того Селезнёва, которого мы знаем!

Мать уезжала в свое девичье прошлое, а маленький сын – в свою новую, другую жизнь, где у него будет решительно всё: домашний покой, любовь родных, друзья, свой деревенский дом, высокие липы на улицах, школа, потом городские комнаты и квартиры, новая школа, новые друзья, сам Ленинград (о, Ленинград – лучший город Земли!)… У него в новой жизни будет всё, кроме ссор отца с мамой.

А еще ленинградские белые ночи!..

Да, эти ночи без тьмы были у него и на Северном Урале, только тогда он был маленьким и не запомнил их. А в Ленинграде Гене предстояло увидеть, почувствовать и полюбить белые ночи во всём их великолепии – это торжественное безмолвие, эти свежие запахи лета, этот блеск полуночного солнца над великой и мощной Невой, над уверенной в себе Фонтанкой, трогательной Зимней канавкой, ощутить эту блистательную роскошь бытия, за которую можно простить Петру Великому и шальные питерские ливни, валом валящие с хмурых небес, и нудные осенние дождики, и ленивую весну, правда, с долгожданным огуречным запахом свежевыловленной корюшки, и буйные балтийские штормы, поворачивающие реки вспять, и мгновенно налетающие снежные бури, которые засыпают белым искрящимся пухом скверы, дома, соборы и дороги.

Истинные петербуржцы ценят, между прочим, даже непогоду, которая учит их не суетиться и с мудростью воспринимать все преходящие сложности жизни.

И в благодатной первой половине XIX века, и в его блистательном конце Санкт-Петербург, столетний имперский град, вельможный, роскошный, с мостовой и до крыш упакованный в камень, на проспектах сияющий фонарями, как какой-нибудь Париж или Лондон, дождливый и снежный, а иногда и кокетливо солнечный, с жадностью вбирал в себя самых талантливых литераторов Российской империи, которые не могли противиться притяжению столицы: москвичей Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Достоевского и Алексея Феофилактовича Писемского, почти москвича Льва Толстого, уроженца Симбирска Гончарова. А могучие русские композиторы?

А ученые, политики, военачальники, промышленники, путешественники? Путь каждого из них к любому своему открытию и свершению начинался, как правило, в столице – Санкт-Петербурге.

Шло время. Поэтический Петербург легко и шумно, под звон бокалов и в папиросном дыму отметил миг перехода золотого XIX века в век XX – какой? платиновый, механизированный, автомобильный? – нет, в век науки и технологий! – оказавшийся на поверку кровавым двадцатым веком. Эйфория допустимой свободы с перерывом на стихийную, но, кажется, вполне обоснованную социальным напряжением революцию 1905 года длилась до августа 1914-го, когда под влиянием патриотически настроенных граждан звучащий слишком по-немецки Петербург был переименован в Петроград.

В 1924 году, вскоре после смерти вождя революции В. И. Ленина, город был вновь переименован – в благодарную память об Ильиче – в Ленинград.

В своих указаниях по тотальному разрушению бывшей столицы Российской империи фюрер нацистской Германии А. Гитлер назвал его Petersberg.

Но поздней осенью 1941 года самонадеянный Адольф впал в недоумение. Им овладела ненужная и пагубная во время исторических событий злость. Можно легко реконструировать ход его размышлений: «Почему они там, в России, начали сопротивляться с такой силой? Он где-то ошибся? Но этого не может быть по определению, потому что он – не ошибается! За считаные годы, всего за восемь (!) лет – допустим, не без помощи определенных сил Америки и Европы – ему удалось всё! Он не просто восстановил немецкую экономику и всю привычную немецкую жизнь с ее упорядоченностью после позорного поражения в Первой мировой войне, вогнавшего в депрессию целую нацию, – он восстановил веру немцев в законно избранную сильную власть! В него не просто поверили немецкие народные массы – он стал для них подлинным кумиром! Он не просто начал Вторую мировую войну – но уже, по сути, выиграл ее! Ему теперь принадлежали все, решительно все страны Европы либо в виде легко поверженных им территорий, либо в качестве надежных союзников за печальным исключением этой упрямой островной Британии с ее королем-заикой, а также Швеции, важно заявившей о своем “традиционном” нейтралитете, и Швейцарии с ее “вооруженным” нейтралитетом! И вот теперь (временно, разумеется!) – оказывает сопротивление этот СССР?! Почему Советский Союз стал “исключительным” противником? Почему не сдаются русские дикари? Почему не завершились победой эти два хорошо продуманных им и нарисованных на карте “Барбароссы” стремительных наступления – на Ленинград и Москву?»