Марко сел, спустив ноги из шахтного отверстия в квартиру.

– Погоди! – воскликнула Хана. – А вдруг живут? Алкоголики или наркоманы…

– Да т-ты оглядись.

Она огляделась. Шторка издырявленной тряпкой стекала с карниза заодно с гирляндами паутины. Линолеум и подоконник припорошила пыль. На кухню явно месяцами никто не входил.

– Айда? – предложил Марко.

Хана сглотнула.

– Айда.

Это было круче, чем шпионить за соседями. Каждая клеточка Ханы трепетала от страха и наслаждения. Адреналин выпрыскивался в кровь, опьяняя, как вишни из наливки бабушки Сары, которые Хана съела тайком на Рождество. Марко катапультировался практически бесшумно. Подал Хане руку. Она оперлась кедом о мойку и приземлилась на пол. Хана и Марко стояли посреди чужой кухни, зачарованно озираясь.

Здесь царило запустение. Пыль напоминала пепел сотен выкуренных сигарет. Оконное стекло никогда не протирали. Между мойкой и печью валялось мусорное ведро с прилипшим к пластмассе картофельным очистком, а в паучьем коконе притулился взлохмаченный веник.

– П-приберемся, и можно жить. Обустроим штаб!

Хана вообразила, как они с Марко чаевничают, утомившись от генеральной уборки. А чтобы было интереснее и страшнее, вообразила, что в квартиру нежданно врывается риелтор в сопровождении потенциальных покупателей.

Из ванной тянуло гнилостным запашком. Обои отклеились, обнажилась белесая шпаклевка. Коридор, в точности как у Максимовичей, изгибался буквой «г». С потолка свисал огрызок провода.

– Мог бы найти штаб получше.

– И найду, – заверил Марко. – Это на п-п-первое в-в-в…

Он замолчал. Хана посмотрела на него, замершего столбом, а потом переместила взгляд туда, куда Марко таращился. В проем межкомнатных дверей.

Единственным предметом мебели в гостиной был стул. И на стуле, лицом к подросткам, сидел человек. Мужчина в серых штанах, сером пиджаке, с большими серыми руками, сложенными на серых коленях, с серыми волосами, торчащими над лобастой серой головой.

Хана ахнула.

Мужчина не шевельнулся. Его веки были опущены, а рот приоткрыт, и Хана видела ряд серых зубов. Одутловатое лицо будто припудрили цементной крошкой.

«Это пыль!» – поняла Хана. Мужчина порос пылью.

– Он ч-что? – от страха Хана стала заикаться, точно передразнивала приятеля. – Он не ж-живой?

Произнести «мертвый» не повернулся язык. Мужчина сидел, как примерный ученик на уроке, колено к колену, стопа к стопе. Ноги босые, серые, с омерзительно длинными ногтями. Хана подумала, эти ногти цокали бы об пол при ходьбе.

– Д-да, – выговорил Марко завороженно. – У-у-умер, и н-н-никто не з-з-знает.

– Надо сказать родителям.

– Н-нет. С-с-сделаем а-анонимный звонок.

Хана кивнула. Она не хотела смотреть на труп, но смотрела. Прежде она видела мертвых людей лишь вскользь: в гробах, выставленных у подъездов, окруженных старухами в траурной одежде.

Казалось, мужчина спит. Сколько ему? Моложе папы. Лет сорок пять.

Как-то Хана подслушала разговор взрослых. Папа рассказывал дяде Гордану про войну, про то, как в Банской краине его отряд проник в дом сепаратистов и нашел повесившегося македонца. «Никогда не забуду, как от него воняло и сколько там было мух», – сказал папа.

Хана втянула ноздрями воздух, но почувствовала только запах застоявшейся воды из ванной. И мухи не роились, как в ночных кошмарах, мучавших Хану после подслушанного папиного откровения.

Будто прочитав ее мысли, Марко спросил:

– П-почему он н-не разложился?

– Давай скорее уйдем, – сказала Хана.

Но еще минуту оба пялились на труп. И, наверное, оба думали о гипотетическом убийце – хотя на теле мужчины не было ран и это походило на естественную смерть – об убийце, который прячется где-то в недрах выморочной квартиры.

Не сговариваясь, они решили воспользоваться нормальным выходом, их поманила дерматиновая обшивка двери. Хана дернула щеколду, та поддалась, оставляя на пальцах маслянистую влагу. Заскрипели петли, и в унисон заскрипели голосовые связки за спиной.

Хана обернулась.

Хозяин квартиры покинул стул. Он возвышался позади Марко, ошеломительно высокий, не изменившийся в лице, большеголовый, как монстр Франкенштейна из старого фильма. Закрытые глаза и открытый рот, серый язык за серыми зубами. Лицо под пудрой пыли не могло принадлежать живому человеку, но он двигался.

Хана завизжала.

Серые руки приняли Марко в свои объятия. Обхватили грудину и запечатали ладонью крик. Оторвали от пола. Марко брыкнул ногами, отчаянно сопротивляясь. В его выпученных глазах застыл ужас. Отвертка выпала из кармана, стукнувшись об пол.

Вот что Хана запомнила. Чудовище Франкенштейна держит извивающегося Марко, словно не позволяя натворить глупостей, а вокруг сгущаются сумерки.

Хана рванула дверь и помчалась прочь. По ступенькам вниз, на улицу, мимо парней, разразившихся хохотом, в свой подъезд, в свою квартиру.