– Не вижу в этом необходимости! – рассмеялась Касильда, звонко постучав о край подноса серебряной кофейной ложечкой. – Сейчас эта троица – наши пленники, а в той стране, откуда мы прибыли, с пленными принято обращаться деликатно! К тому же, я полагаю, эти почтенные джентльмены не посмеют поднять руку на женщину!

– Только не вздумайте их развязывать, – пробурчал стряпчий, вновь исчезая за крышкой сундука, – а если все же решитесь, то сперва попробуйте для практики напоить вашим кофе трех ягуаров или гремучих змей, и вот когда этот номер вам сойдет…

– С удовольствием, но, насколько мне известно, ягуары и гремучие змеи не пьют кофе! К тому же он почти остыл за время нашей болтовни!

Касильда звонко расхохоталась, взбежала по лестнице и, звякнув чашками на подносе, скрылась за дверью, украшенной изображением усатого конкистадора в лиловом шлеме и нефритовом камзоле с золотыми блестками. Вскоре с галереи второго этажа послышался смех, стук кофейных ложечек о фарфоровые стенки чашек и негромкая непринужденная болтовня, звуки которой привели судебного исполнителя в такое недоумение, как если бы молодая девушка действительно вошла в клетку с тиграми и они, вместо того чтобы растерзать ее, стали урчать и тыкаться усатыми мордами в подол ее платья.

– Н-да, красота, однако, страшная сила, – пробормотал стряпчий, сворачивая свиток в тугую трубку и крепко обвязывая ее шелковым шнурком, – пострашнее, быть может, ножа и револьвера, но… вблизи, только вблизи…

Остин закатал концы шнурка в темный восковой шарик, крепко придавил его шестиугольной агатовой печаткой, сунул свиток под мышку и тонким батистовым платком снял с перстня остатки прилипшего воска. Надо сказать, что с того момента, как дон Росендо и его сестра сошли по корабельному трапу и направились к нанятому Остином дилижансу, судебный исполнитель начал неприметно преображаться; движения его сделались более раскованными и уверенными, в голосе стали порой проскакивать властные нотки, а когда он, стоя перед воротами, подавал дону Росендо револьвер и пристально вглядывался в кудрявые переплетения виноградных лоз между столбиками галереи, в его глазах вспыхивали злые дерзкие огоньки. Вот и сейчас, отставив в сторону шкатулку, он чутко, как ночной грабитель, прислушался к звукам за стенами дома и, уловив едва различимый стук приближающихся копыт, бросился к входной двери и выглянул во двор. Здесь все было по-прежнему, если не считать трех винтовочных прикладов, торчащих из узких вертикальных щелей, проделанных в воротах на случай появления непрошеных гостей из-за ближайшего поворота дороги, скрывавшейся за пологим песчаным холмом футах в трехстах от ограды.

Двое слуг развешивали на перекладине пропыленные ковры, а дон Росендо, успевший сменить свой пропотевший цилиндр на мягкую широкополую панаму, неспешно прогуливался перед своим оборонительным сооружением, почесывая за ухом уже вполне прирученного Бальтазара. Порой он останавливался перед каким-либо из прикладов, прижимался щекой к винтовочному цевью и, скорректировав направление выстрела, удовлетворенно присвистывал и сухо щелкал в воздухе полированными ногтями. Слуги, успевшие покончить с развешиванием ковров, приняли эти звуки за знаки хозяйского нетерпения и принялись с таким усердием лупить бамбуковыми скалками по замысловатым ковровым узорам, что выбитая ими пыль в сочетании с грохотом издали могла вполне сойти за дым от залпов пушечной батареи, установленной во дворе ранчо. Дон Росендо обернулся и, по-видимому, удовлетворенный произведенным эффектом, бросил выбивальщикам пару мелких монет, подхваченных теми с ловкостью карманников скорее, нежели дворовых.

И тут молодой человек остановил свой взор на стряпчем, неспешно идущем через двор с торчащим из-под локтя свитком.

– Как?! Ты еще здесь? – воскликнул дон Росендо, глубоко запуская пальцы в огненный загривок Бальтазара. – Ты же сам говорил, что после полудня здесь будет жарковато!

– Все верно, сеньор, – вздохнул Остин, снимая шляпу и обмахивая ею бледное, но совершенно сухое лицо, – солнце печет без всякого снисхождения! Но недолго ему осталось торжествовать, вот-вот начнется сезон дождей, и сие немилосердное светило в свой черед будет поглощено всепожирающими тучами! О, боги! О, природа!..

– Но мне сдается, что, говоря о жаре, ты имел в виду вовсе не природу! – заметил дон Росендо, прислушиваясь к теперь уже довольно явственному стуку множества конских копыт.

– Ваша проницательность делает вам честь, сеньор! – усмехнулся Остин. – Но я остался здесь, дабы выполнить свой долг, обязывающий служителей Фемиды скорее предупреждать преступления, нежели с запоздалым сожалением созерцать их печальные последствия…

С этими словами Остин достал свиток и указал на двух всадников, отчетливо видимых на вершине одного из песчаных бугров по ту сторону ограды. Затем он приложил один конец свитка к глазу и, глядя в него, как в подзорную трубу, с досадой прикусил нижнюю губу:

– Нет, это не шериф… А жаль, я хотел сразу представить ему и вас, и ваши бумаги, с тем чтобы сразу поставить точку в этой неразберихе… Вот что я нашел в одном из ваших сундуков!

Он сорвал печать и, не выпуская из виду всадников, развернул свиток перед глазами дона Росендо.

– О, моя родословная! – рассмеялся тот, едва глянув на развернутый пергамент. – Приколотите ее над входом в это родовое поместье, а я постараюсь сделать все, чтобы семнадцать или сколько их там (дон Росендо пальцем прочертил по мелко исписанному свитку быстрый, как молния, зигзаг) поколений моих доблестных предков не перевернулись в своих гробах от стыда, глядя на мои подвиги!

– Слушаю и повинуюсь! – сказал Остин и, согнувшись в почтительном поклоне, стал пятиться к крыльцу.

– А если здесь, как ты утверждаешь, торжествует закон грубой силы, – крикнул ему вслед дон Росендо, – то я решил не на словах, не на бумаге, а на деле доказать свои права на этот занятный, но несколько одряхлевший от старости замок!

– Все это весьма похвально, сеньор, – пробормотал стряпчий, поднимаясь на крыльцо и отыскивая на столбике торчащий заржавленный гвоздь, – но несколько, я бы сказал, опрометчиво…