Нас везли в Мангазею железной дорогой, в теплушках. Но до центрального вокзала состав почему-то не докатился. Начальник поезда развел руками:

– Там вроде как стачка у железнодорожников!

Вот это новости! Мангазея – это ведь как Яшма. Только на севере. Город, славный своими архитектурными ансамблями, разводными мостами, каналами, зимней иллюминацией и богатыми культурными традициями. Какая к черту стачка? Ну да, лоялисты там водились. Их вышибли оттуда вернувшиеся с Западного фронта верные Регенту части еще в самом начале всего этого, так что недолгое правление синих там забыли как страшный сон. Когда весь Север полыхал огнем гражданской войны, Мангазея была площадкой для международных переговоров и имела статус порто-франко: здесь встречались делегации и кроили политическую карту, а товары вывозили и ввозили беспошлинно – и город не трогали, ни имперцы, ни синие, ни Протекторат. Теперь тут установили имперскую власть. Вроде как.

Мы остановились в пригороде, на какой-то занюханной станции среди одноэтажных домишек, слякоти и порывистого ветра. Мангазея славилась своей погодой.

Рота, пулеметная команда, бомбометчики и снабженцы выстроились прямо на перроне. Я прошелся вдоль строя, а потом, молясь Богу, чтобы не сорваться на фальцет, заговорил:

– Солдаты! Офицеры! Друзья! Честно говоря, в прекрасной Мангазее сейчас происходит черт знает что. Если нас – "хаки" – зовут на помощь, чтобы обеспечить имперские закон и порядок – значит, дело дрянь. Поэтому я ожидаю от вас предельной внимательности, собранности и взаимопомощи. Насколько мне известно, в городе сейчас – кавалерия Рыльского… – строй загудел, как растревоженный улей, с кавалеристами у нас была давняя нелюбовь. – Так что нам придется показать местным, как должны выглядеть и вести себя настоящие имперцы! Зайдем в город как на свадьбу, братцы, а?

Дождавшись одобрительного гомона, я дал людям четверть часа, чтобы оправиться и привести в порядок форму после тесноты поезда. Сам тоже прошелся щеткой по шинели, вычистил сапоги, прекрасно понимая бессмысленность таких усилий при нынешней погоде, поправил портупею и кокарду на фуражке.

– Ну, с музыкой, шаго-о-ом – марш!

Барабан выбил будоражащую кровь дробь, а потом перешел на походный ритм. Подключилась флейта. Знаменосец развернул имперский штандарт и мы пошли – как на свадьбу, чеканя шаг по заляпанной грязью и конским навозом мостовой – от станции к центру. Туда, где располагалось полицейское управление.

Хлопали ставни, кое-кто из прохожих останавливался, чтобы поглазеть на диковинных зверюшек – имперскую пехоту. Но большая часть просто спешила убраться с нашего пути – и это было странным.

Если честно – мы привыкли к другому отношению. Не всегда, конечно, кричали барышни ура и в воздух чепчики бросали, но закрывать ставни и бежать, когда идут имперцы – это мы видели только в оккупированных областях Протектората и на совсем лоялистском северо-востоке.

Навстречу нам вдруг вылетела двуколка, запряженная парой гнедых лошадей. Завидев колонну солдат, худой господин, правивший лошадьми, потянул за вожжи:

– Тпр-р-у-у!

Сидевший рядом с ним толстый господин в каракулевой шапке досадливо поморщился:

– Господи ты Боже мой, еще имперцы? Сколько можно-то? Опричники!

– Это не те имперцы, это другие. Смотрите – "хаки"! – резонно заметил худой.

– Все они одним миром мазаны! – бескомпромиссно заявил толстый и плюнул на мостовую.

Худой пожал плечами и тронул вожжи. А я ничего лучше не придумал, как скомандовать:

– Рота-а-а! Добрым жителям Мангазеи – троекратное ура!

– Ура, ура, ура-а-а-а!!! – заорали солдаты, выплескивая накопившуюся досаду.

Толстый господин схватился за сердце, худой хмыкнул, вороны с крыш обратились в бегство с заполошным карканьем. Люди на тротуарах прятали улыбки. Я подумал, что, возможно, всё не так плохо, но тут мы вышли к рыночной площади.

Эта публика выстроилась вдоль прилавков: хмурые лица, поднятые воротники. Они даже не думали улыбаться, сжимая кулаки в карманах. И дай Бог, чтобы только кулаки…

Стайка мальчишек вырвалась откуда-то со стороны рынка, и порскнула в нашу сторону. Они корчили рожи, крутили кукиши и несли какую-то околесицу, иногда – в стихотворной форме:

Это было и вправду обидно – вообще-то у нас в роте больше половины были или старые фронтовики, еще с той войны, или добровольцы. Призывники тоже имелись, но в большинстве своем – сознательные. Если не считать Стеценку. Солдаты не реагировали, только морщились: в конце концов идти оставалось не так уж и много.

А потом, ровно в ту самую секунду, когда один из мальчишек швырнул в сторону нашей колонны яблочный огрызок, из-за поворота галопом вылетели примерно две-три дюжины кавалеристов. Откормленные кони высекали подкованными копытами искры из мостовой, на киверах всадников развевались роскошные плюмажи, а в руках они сжимали готовые к удару плети.

Ротмистр, который вел полуэскадрон, показался мне смутно знакомым. Он крикнул:

– Секи! – и первым принялся охаживать мальчишек по головам, спинам, по чем попало.