В другой – желчный субъект, похожий на недоучившегося студента, твердил о засилье капитала и необходимости коллективного управления заводами.

В третьей – типичный земгусар пугал ужасами контрреволюции и призывал сплотиться всем как один вокруг правительства, днем и ночью пекущегося о народных интересах.

Каждый из ораторов говорил цветасто и пылко, словно открывал слушателям новые горизонты и истины. И толпа соглашалась с ораторами, шумно поддерживала их усилия, то и дело прерывая словесные потоки интенсивными аплодисментами.

Ничего нового для себя Орловский не открыл и посему покидал митинги достаточно быстро. Ему уже давно казалось, что за два последних месяца он наслушался речей на всю оставшуюся жизнь, и на душе становилось муторно от очередного словесного поноса.

Тут хоть не звучало бесконечное: «Долой!» – но и чего-нибудь позитивного обнаружить Орловскому не удалось.

Нет, призывы к светлому звучали постоянно, равно как и обещания, что жизнь будет намного лучше, однако мало ли кто что говорит? Никаких конкретных шагов не предполагалось, одна уверенность в дружной и плодотворной работе на благо новой страны, без всякого указания, в чем именно данная работа будет заключаться.

Люди же особо не задумывались над смыслом. Большинство вообще не имело привычки думать. Зачем, когда оратор от одной из партий доходчиво объяснит, почему черное – это белое, и наоборот? Было бы красиво и с должным убеждением сказано. Слово – оно с легкостью подменяет для многих реальность. Причем это касается не только доверчивых слушателей, но и самих говорунов. Более того, они первыми готовы уверить в любую чушь, лишь бы последняя выглядела эффектно, укладывалась в узкие затверженные догмы и без всякого труда (мозоли на языке не в счет) сулила бы им славу, власть и процветание.

Оставив позади болтунов и их слушателей, Орловский продолжал спокойно идти дальше.

В самом центре, как встарь, работали рестораны, синематографы зазывали прохожих посмотреть новые фильмы, фланирующая публика заходила в роскошные, по провинциальным меркам, магазины. Этим, хорошо одетым, не было никакого дела до того, что мир покатился под откос, случившееся пока еще не задевало их мелких сиюминутных интересов.

И это тоже было знакомо. Совсем недавно эти же самые холеные господа в земгусарских мундирах точно так же прожигали жизнь, и им точно так же не было дела, что судьба их Родины решается среди разрывов снарядов и треска пулеметных очередей.

Лишь вечерами они вовсю разглагольствовали о своем патриотизме, зарабатывая себе капитал. Лишь на фронт ехать не спешили.

Спасибо, что хоть не поздравляли противника с победой, как это было чуть раньше, в японскую…

Так, потихоньку, Орловский дошел до резиденции правительства. Оно расположилось в прежнем доме Городской думы, двухэтажном, с невесть для чего возвышавшейся высокой башней. Взад и вперед сновали люди, перед крыльцом стояли и сидели с полсотни солдат с двумя пулеметами, рядышком застыл броневик в окружении десятка легковых автомобилей.

Орловский постоял, помедлил, но в конце концов все же решился и пошел к парадному крыльцу.

Он ожидал проверки документов, каких-то вопросов, однако несущие охрану солдаты даже не посмотрели в его сторону.

В вестибюле было множество народу. Многие куда-то спешили с деловым озабоченным видом, зато другие, как и Орловский, толклись на месте, смотрели по сторонам, будто пытались понять: куда их занесло и что им здесь надо?

Что надо ему, Орловский знал, но вот куда с этим обратиться…

По словам Степана Петровича, первый гражданин по военным делам был человеком штатским, чей военный опыт ограничивался охотой на зайцев во время пребывания в ссылке, зато имевшим большой партийный стаж. Для реального руководства боевыми действиями он явно не годился, разве что мог распорядиться послать в Рудню карательную экспедицию, а то и заняться уговариванием солдат выполнить его распоряжение.

Может быть, лучше сообщить о разбойниках сразу первому гражданину правительства?

– Орловский! Ты?!

Орловский вздрогнул и невольно повернулся на голос.

Он никого здесь не знал и не рассчитывал встретить.

И тем не менее чуть поодаль в черной кожаной куртке, в военных галифе и роскошных хромовых сапогах стоял Яков Шнайдер, близкий приятель далеких студенческих лет, все такой же худощавый, бледноватый, и на его желчном лице была написана искренняя радость.

– Яшка?

Приятно, черт возьми, встретиться со старым полузабытым приятелем, даже если ваши пути давным-давно разошлись!