Он страстно верил в силу физического оздоровления, а потому неизменно принимал на заре ледяные ванны, после чего делал гимнастику по системе Юджина Сэндоу [10] и так заразил меня своим энтузиазмом, что я перенял его привычку ежедневных физических упражнений. Ходили слухи, что в молодости отец Йегер играл за футбольный клуб «Престон Норт-Энд». Несомненно, он был помешан на футболе, не жалея сил работал с командой, присутствовал на всех матчах и лелеял безумную идею, что в один прекрасный день школа Святого Игнатия завоюет вожделенный приз – Щит шотландских школ.

И все же даже непреклонный отец Йегер, похоже, сменил гнев на милость, поскольку Десмонд искупил свои грехи, когда, изменив себе, стал заядлым болельщиком школьной футбольной команды. Каждое субботнее утро Десмонд встречал меня на углу Рэднор-стрит; там мы садились на трамвай, чтобы доехать до окраины города, где было устроено футбольное поле. Во время игры Десмонд обычно стоял за линией ворот наших соперников и, когда сия цитадель оказывалась пробитой, в частности благодаря удару моей безжалостной ноги, пускался в пляс, исполняя некий более эмоциональный вариант ирландской джиги.

Отец Йегер обычно приглашал меня в свой маленький кабинет на втором этаже, чтобы обсудить тактику игры, до и после каждого матча. Еще задолго до того, как это стало обычной практикой в профессиональной лиге, он настаивал на том, что центральный полузащитник, то есть я, должен выступать в роли защитника и одновременно стараться играть нападающего на половине соперника, чтобы забить мяч в его ворота. И именно благодаря советам отца Йегера мне удалось не только радовать своими голами Десмонда, но и приводить команду к победе в заведомо проигрышной ситуации.

После матча независимо от того, победили мы или проиграли, Десмонд приглашал меня на ланч к себе домой, где я нередко сталкивался со своей мамой. Десмонд со свойственным ему тактом постарался свести наших вдовых матерей вместе, что, впрочем, было не так уж и трудно сделать, поскольку обе ходили к воскресной торжественной мессе в церковь при школе Святого Игнатия и явно симпатизировали друг другу. А кроме того, у меня имелись все основания полагать, причем без излишней самонадеянности, что миссис Фицджеральд одобряла дружбу своего сына со мной.

Что это были за чудесные встречи! Бесподобная еда, изысканно сервированный стол в чудесной, прекрасно обставленной комнате, из окон которой открывался вид на парк. И какое наслаждение для моей дорогой мамочки, которая знавала лучшую жизнь и которой так не хватало всех этих красивых вещей! После кофе женщины усаживались у окна, чтобы поболтать или заняться шитьем, поскольку уж чем-чем, а шитьем миссис Фицджеральд, трудившаяся на благо церкви, всегда могла обеспечить их обеих, в то время как мы с Десмондом отправлялись через парк в традиционное паломничество в муниципальную картинную галерею – красивое современное здание из красного песчаника неподалеку от Уинтонского университета. Мы знали галерею как свои пять пальцев, а потому сегодня мне была сделана уступка, и мы сразу же направились в зал французских импрессионистов, сели на скамью и погрузились в созерцание двадцати роскошных образчиков живописи этого периода. Больше всего мне нравился Гоген: две туземки, сидящие на берегу на фоне буйных тропических зарослей.

– Написано во время его первой поездки на Таити, – прошептал Десмонд.

Но я уже перевел взгляд на восхитительную картину Сислея – набережная Сены в Пасси, – затем на не менее восхитительное полотно Вюйара – светло-желтое и багровое, – потом на Утрилло – обычная улица на парижской окраине, абсолютно пустая, но полная, да, полная Утрилло.

– Его лучший период, – прошептал мой наставник. – Ранний, когда он добавлял в краски гипс.

Однако я не слушал его: я жадно впитывал в себя дух этих полотен, которые так хорошо знал и которые как магнитом притягивали меня к себе.

Тогда Десмонд встал, решив, что на сегодня с меня довольно импрессионистов, и направился в коридор. Я последовал за ним в последний зал, где были представлены картины итальянских мастеров Раннего и Высокого Возрождения. Однако флорентийские и сиенские религиозные композиции не слишком меня интересовали. Я уселся на скамью в центре зала, а Десмонд стал медленно обходить овальный зал, останавливаясь у любимых полотен, пристально вглядываясь в них, тяжело дыша от восторга и время от времени обращая глаза к небесам.

– Десмонд, ты слишком драматизируешь, – заметил я.

– Нет, Алек. Эти изумительные сокровища прошлого, с их духовным воздействием и такой простой, но возвышенной идеей, порождают во мне божественное ощущение бытия. Посмотри на эту картину кисти Пьеро делла Франческа и на эту божественную Мадонну, которая, несомненно, является центральным изображением алтарного триптиха. Флорентийская школа, примерно тысяча пятисотый год. А эта Пьета… А вот моя любимая картина. «Благовещение» кисти Бартоломео делла Порта.