Такие не вполне своевременные мысли пронеслись в голове Семёна Васильевича, а всё потому, что так и не дождался слов, которых только и ждёт непризнанный писатель. Вот если бы речь зашла о рейтинге продаж его книг, тогда возникли бы совсем другие ощущения – тогда и костромской сыр мог показаться вкуснее осетрины.

И тут случилось нечто такое, чего Семён Васильевич не мог представить, даже если бы напряг всё своё не очень-то богатое воображения. А дело в том, что, пока он, для надёжности прикрыв глаза, разбирался с собственными мыслями, девица куда-то испарилась, и перед ним теперь стоял сам «Папа Хэм».

– Сеня, дорогой! Как же я рад встретить собрата по перу в этой глухомани!

Если тебя называет по имени автор романов «Прощай, оружие!» и «По ком звонит колокол», это что-нибудь да значит. По крайней мере, едва придя в себя после приветственных слов нобелевского лауреата, можно позволить себе ответную любезность:

– Здравствуй, Хэм! Тебя-то каким ветром сюда занесло?

Что удивительно, Эрнест Хемингуэй всё понял, хотя по-английски Сеня говорил последний раз лет двадцать пять назад на русско-японском симпозиуме, посвящённом проблеме сохранения окружающей среды. Тогда мало кто друг друга понимал, но все кивали головой, изображая безусловное согласие. Ну а как иначе, если никому не хочется жить в заваленных отходами городах и дышать воздухом, отравленным выхлопными газами? Вот и теперь два писателя оказались в ситуации, которая как нельзя более способствовала их сближению, несмотря на различие в политических взглядах и несопоставимый уровень популярности у публики.

Надо признать, что с учётом значительной разницы в возрасте, и соответственно времени расставания с жизнью, Сенин вопрос прозвучал вполне логично – одно дело писатель, который ещё совсем недавно висел в своей квартире на крюке, предназначенном для люстры, и совсем другое – это Хэм, который продырявил себе голову много лет назад, когда Сеня ещё учился в десятом классе средней школы. Слишком уж невероятной казалась эта встреча! Но, судя по всему, Хэма такие обстоятельства нисколько не смутили, причём, что удивительно, он перешёл на русский и говорил так, будто это с детских лет его родной язык, вот только картавое «р» выдавало в нём выходца с Британских островов:

– Тут, видишь ли, возникла вот какая закавыка. Сразу после рокового выстрела я оказался в Забугорье, там что-то вроде дома отдыха для заслуженных писателей, которые кончили расчёты с жизнью вопреки тому, что было предназначено судьбой. К примеру, мне полагалось мучиться ещё с десяток лет, но я как бы восстал, наложив на себя руки, и в качестве наказания был обречён на вечное существование в этом мире.

– Ну а твоя болезнь?

– Слава богу, здоровье мне поправили, там хорошие врачи. Однако, представь, зачем это мне нужно, если ничего достойного написать уже не в силах?

Это серьёзный аргумент! Сеня, хотя совсем недавно взялся за перо, испытал примерно те же чувства, когда понял, что своего читателя так и не нашёл. Поэтому и вдохновение само собой угасло, а без него творить нет никакой возможности, сколько ни уверяй себя, что вот ещё чуть-чуть и сочинишь что-то гениальное.

– Ну и как ты выжил?.. Пардон, как ты существуешь?

– А что ещё мне остаётся, если сказано: живи? Конечно, глупость несусветная, это всё равно, что безногому приказать: беги!.. К счастью, там подобралась довольно интересная компания. Из наших – Джек Лондон и Нил Кассиди, были ещё англичане Артур Кестлер и Вирджиния Вульф, ну а Стефана Цвейга и Луи Буссенара ты, конечно, знаешь. По соседству обитали граф Толстой, тот, что драматург, и ещё несколько поэтов из России. Впрочем, я с ними не общался, поскольку к поэзии предельно равнодушен, а вот с Толстым провели в беседах о литературе очень много времени, за несколько лет он русскому языку меня и обучил. Я ему за это безмерно благодарен, поскольку смог в оригинале прочитать произведения Достоевского, Чехова, Бунина, Куприна и многих других… В общей сложности собралось в этом Забугорье не менее тысячи самоубийц, включая древнегреческих философов, но если итальянский, французский я тоже кое-как освоил, то взяться за японский – это выше моих сил.

Впору было пожалеть о том, что оказался здесь, а не в том самом Забугорье, однако Сеня понимал – чтобы такое право заслужить, надо очень постараться, причём с юных лет посвятить себя не науке, а литературе. Но, видимо, родился не там и не в то время, поскольку стать известным писателем даже при наличии таланта – это в России мечта почти недостижимая. Надо либо угождать вкусам невежественной публики, либо пресмыкаться перед властью, либо писать «в стол», надеясь найти признание у будущих, более счастливых и разумных поколений.

А Хэм продолжал рассказ о том, чем занимался в компании своих коллег:

– Все наши разговоры сводились к поиску ответа на вопрос: в чём состоит миссия писателя, если уж по какой-то прихоти Создателя он наделён недюжинным талантом.

– Ну и к какому выводу пришли?

– Эх, если бы всё так просто было! В итоге долгих споров возникло несколько групп писателей, которые придерживались разных мнений, но так и не смогли прийти к согласию. Одни считали, что нельзя писать слишком уж заумные романы, скажем, в стиле Достоевского. Мол, жизнь и без того трудна, и надо позаботиться о психическом здоровье своего читателя. В принципе, так оно и есть, поскольку не всякий человек, придя с работы, способен отвлечься от семейных дрязг и на досуге заняться изучением строения Вселенной или историей происхождения народа майя. Ну а другие настаивали на том, что лишь серьёзная литература может подготовить человека к решению психологических проблем, которые то и дело возникают в нашей жизни. Были и такие, кто ударился в крайности: по их мнению, надо либо сказками потчевать людей, отвлекая от жизненных невзгод, либо же стращать их всякими «ужастиками», тогда будто бы привычнее будут воспринимать и увольнение с работы, и болезнь, и безвременный уход из жизни кого-то из родни. Да и глобальные катаклизмы легче будет пережить.

– А ты?

– А что я? У меня свой стиль, в основе которого чувство, а не мысль. Но если в итоге читатель придёт к каким-то выводам и поймёт, зачем живём, можно считать, что мои старания не пропали даром.

Что ж, вполне разумный, даже прагматичный у него подход к литературному творчеству. Сеня и сам пытался так писать, только получалось не всегда – тут многое зависит от жизненного опыта. К примеру, у Хэма была масса увлечений – охота, бокс, испанская коррида, да и к женщинам далеко не равнодушен, даром, что женат был не один раз. А вот у Сени всё не так: корриду он на дух не выносил, стрелять в зверей отказался бы, даже если за это могли подвергнуть наказанию, ну а в общении с прекрасным полом всегда был слишком робок. Поэтому и окрутила его одна энергичная мадам, но, к счастью, скоро разошлись – она мечтала сделать из Сени академика, ну а он не дался.