Проводится ли хотя бы впоследствии какая-то оценка эффективности уже проделанных действий? Нет, не проводится. Формально эффективность действий, как правило, равна нулю – например, поехали через кордон за водкой, вернулись с пустыми руками, и все нормально. Более того, само понимание затрат и эффективности действий здесь отсутствует в принципе. Мы видим сплошную растрату и уничтожение ресурсов, причем без всякого сожаления (пример с затоплением баркаса).

Возникает резонный вопрос: может быть, для соучастников национальной охоты и рыбалки важен не результат, а сам процесс – глядеть на поплавок, ходить с ружьем по лесу? Возможно, удовлетворение от процесса или просто сам процесс для них куда важнее результата? В подтверждение один из героев провозглашает: «Для нашей национальной охоты главное не зверь, а процесс. Ты ходишь, ищешь. Можно ничего не делать, только ходи».

Но и этот ответ не годится. Дело в том, что ведь самого процесса как такового тоже нет – никто в итоге не охотится и не рыбачит. Запланированный процесс, от которого можно было бы получить удовольствие, даже не начинается. Забавно, что при этом, оценивая результаты происшедшего, все кажутся удовлетворенными. Выглядит так, как будто и процесс реально был, и его цель была достигнута («Хорошая охота была. Нормальная. Вполне» и «Давно у меня такой рыбалки не было»). Ради чего тогда все это затевалось?

Главной ценностью для собравшихся является не достижение какого-либо полезного результата. Здесь подчеркнуто отрицается важность выгоды, тем более выгоды материальной. «Главное не добыча, а единение и любовь», – говорит егерь Кузьмич (Виктор Бычков) в сиквеле «Особенности национальной охоты в зимний период». Соучастие в любом совместном деле (сколь угодно сомнительном) здесь важнее заранее выдуманного плана. Поэтому во главе угла оказывается сопереживание по классической формуле «хорошо сидим», предложенной еще в фильме «Осенний марафон» Георгия Данелии. Речь идет не об индивидуальном погружении в себя и даже не о коллективном акте медитации (хотя однажды троица друзей охотно уселась перед садом камней), а о погружении в совместное переживание лицом к лицу.

Какими способами достигается это сопереживание? Интересно, что разговоры, хотя они постоянно ведутся, в этом случае не играют решающей роли. Напротив, утверждается, что негоже произносить много слов, «иначе времени на отдых не останется». Разговор предполагает размышление вслух, он только мешает «настоящему, культурному отдыху» и поэтому необязателен.

Разговоры во многом заменяются постоянными тостами. В этом отношении важно, как именно произносятся тосты – этот обязательный атрибут совместных заседаний. Утверждается, что «тост на охоте должен быть кратким. Как команда. Как выстрел». И лучшие тосты – не просто короткие, они буквально состоят из одного существительного, умело выбранного и вставленного в процесс коммуникации. Их почти неизменно произносит Генерал (Алексей Булдаков), подбирая ключевые слова к текущему контексту: «За понимание!», «За единение!», «За красоту!», «За братство!», «За искусство!», «За Родину!» и т. п. Это обозначение простых объединяющих истин, которые не требуют никакого обсуждения в отсутствие какого-либо спора о ценностях. Они становятся сигналом к началу сопереживания, предложением «подключиться». Эти слова выполняют перформативную функцию, немедленно воплощаясь в совместном действии, которое не сводится лишь к приему очередной порции алкоголя. Несмотря на видимую простоту, произнесение таких слов – не слишком простой навык, связанный с умелым подбором коммуникационных ключей. Вдобавок статус речевого акта в сильной степени зависит не от того, что буквально сказано, а кто это сказал. Так, один из героев, Лева Соловейчик (Семен Стругачев), признается: «Я, как Генерал, говорить не умею». Это означает не то, что он не знает нужных слов, а то, что он не обладает достаточным авторитетом, чтобы его слова были не простой констатацией и «сотрясением воздуха», а воспринимались как значимый для других поступок.

Там, где произнесенные слова не имеют особого значения (кроме кратких, как выстрел, тостов Генерала), главным становится душевное единение. Подчеркнем, именно не духовное, а душевное, т. е. вызванное не рефлексивным и размышляющим, а эмоциональным состоянием собравшихся людей. Здесь не видится приобщения к высшим ценностям, нет и соборности как коллективного единения перед Богом и приобщения к Богу, о которых так любили писать православные философы.

На этом фоне рождаются новые формы коммуникации – невербальные и рассудочно непостижимые, когда Кузьмич и финн Райво (Вилле Хаапасало) свободно общаются между собой, притом что первый не знает финского, а второй не говорит по-русски. Причем их общение воспринимается как нечто совершенно естественное, а сами они даже не замечают того, что говорят на разных языках.

Ранее часто возникал вопрос: почему, собираясь вместе или тем более выезжая на природу, мужчины должны были непременно напиваться до поросячьего визга? Этот вопрос вовсе не кажется тривиальным и требует специальных объяснений. Здесь необходимо осознать особую роль водки, а пьют почти исключительно водку («Кто же на рыбалке шампанское пьет?»). И, на наш взгляд, водка выполняет как минимум пять важных культурных функций. Их мы и рассмотрим более подробно.

Во-первых, водка используется как инструмент освобождения от мысли – не какой-то конкретной назойливой мысли, а от всякой мысли вообще. Потребление водки в изрядных количествах помогает не думать и предаться чистому бездеятельному созерцанию. Поэтому поглощается именно водка, а, скажем, не вино или пиво, питие которых предполагает размеренное и раздумчивое потягивание напитка за неспешным разговором. Прием водки напоминает удар, позволяющий одним махом (буквально) перейти в другое состояние. Это своего рода крещение огнем, открытие врат в коллективное сообщество.

Во-вторых, водка применяется как инструмент, помогающий наладить коммуникацию между людьми, в том числе в ее невербальных формах, т. е. она помогает освободиться не только от мышления, но и от самой речи, которая неизбежно несет в себе зачатки или остатки размышления.

В-третьих, способность пить еще в советское время рассматривалась среди мужчин как важная мера оценки человека. Вот яркий пример таких оценок. «Не наш человек прокурор… У нас до этого был прокурор, вот это мужичище! Наш человек. Бывало, полведра, через край, до дна. А потом еще лекции в клубе читает о вреде алкоголизма и культуре сексуальных отношений в сельской местности». И сразу ясно, что прежний прокурор заслуживал уважения, в отличие от нынешнего, при этом их профессиональная квалификация при таких оценках особого значения не имеет. Плохо пьющий человек (раньше всех «вырубающийся») выпадает из коллектива и портит компанию.