Весь этот, взявшийся ниоткуда трепет, портит недописанный, недорисованный треугольник следов зайца, которому всё равно – куда бежать, но есть разница – от кого. Он скачет, запряжённый сам в себя, широкие поводья ушей свободно лежат на спине, но, хотя в спешке, осторожно огибает семейство сморчков, что растут вблизи сосен и нарядились сосновыми шишками. Даже вблизи не разобрать, точно ли это они.

Не мешая косому предаваться испугу, мы бредём дальше, дабы приникнуть к дубу, прижаться к его крепкой груди. Дуб стоит в вечном ожидании, раскинув на все четыре стороны руки ветвей, с намерением выслушать молча, убрать от души то бремя, которое больше не разделить ни с кем.

И если вдруг ветер доносит из лесу скрежет зубовный и стон, то это не кто иной, как дуб, не в сила слышать дольше обо всех печалях людских, рвёт себя из земли.

Крона леса не похожа сама на себя, и в темноте чудится то ли облаком дыма, то ли тучей, присевшей передохнуть перед рассветом, чтобы после отправится в путь по неширокой тропинке зимнего дня. Если присмотреться получше, кажется она и морозным узором на тёмном окошке утра.

Да то всё – лиственные, растерявшие по рассеянности свои льняные кудри осенней порой, а сосны парят клубами серой пыльной ваты межоконья, которую так и не убирали с прошлого Рождества.

Хрупкий иней лишайника ссыпается с серых веток и сам по себе, и от нечаянного дуновения ветра.

Засыпанные снегом пороги осени, похожи на спину болотной черепахи. Подогнанные один к другому листочки срослись навечно, но даже если это и не так… Пусть будут, пусть!

Повсюду разбросаны зачитанные временем тома дубов. Выпавшие из книжного шкапа леса разворотом вниз, они оставили на виду обложку коры, что рассыпается на гладкие ломтики. И между их страниц не сухие травинки, дар сердечному другу, но закладки тутовиков.

Под ногами – мягкий упругий матрац листвы. Потворствуя путнику, он, заодно, не чинит препятствий охотнику настигнуть свою жертву… Куда ни глянь – вросшие в землю надгробные камни пней, затянутые зелёным, лопнувшим на углах бархатом мха. Зеркало небес занавешено пыльной или стираной золой дерюгой коры осины. Деревья стоят из последних сил, взвалив на спину раненых в неравном бою со временем товарищей, поддерживают их, перекинув руку через шею. Ветер, весь в белом, как санитар, спешит им на помощь, поднимая снежную пыль… И тут же – из-за ближайшего, согнувшегося от непомерной тяжести ствола, показывается затёртая равнодушием доска с фамилиями павших во время Великой Отечественной войны. С трудом узнавая буквы, скорее – угадывая их, оглядываешься по сторонам, и едва не кричишь: «Люди! Ведь те, чьих имён теперь не разобрать, видели эти сосны, осины и дубы, трогали их руками, гладили по шершавой коже, украдкой прижимаясь к ним щекой…»

Крона леса в темноте напоминает что угодно, кроме себя самой. И люди, бывает, тоже перестают быть похожими на людей, даже при свете дня.

Ямщик, остроносый востроглазый парень в вечно распахнутом тулупе, противу расхожему об нём мнения, был однолюб. Приглянувшуюся ему в юности девицу, он сосватал, взял в жёны, как положено, да с тех самых пор почитал и любил её всем сердцем. Принуждённый временами отдаляться от дома, он шибко страдал по своей любезной и привозил ей то гостинчик, то яркий лоскуток. Доставая нечто из-за пазухи по приезду, он любовался радости, с которой его сударушка хлопотала подле его подарков.

– Вас, моя милая, дарить – как самому искупаться в счастии, – Выговаривал ямщик супруге, не сводя с неё сияющих глаз. – Вы так хлопочете подле любой малости, что в другой раз стыдно.

– Отчего же так-то? – Сокрушалась догадливо супружница, потупив очи.

– Так невелик подарочек… – Ответствовал ямщик, на что получал искренний ответ:

– Помилуйте, не в самом подношении дело, но в том, что вы про меня не позабыли. Сколь у вас знакомств в дороге случается, не может быть, чтобы других, краше меня, не повстречалось.

– Бывают и краше. – Честно говорил ямщик жене. – Но не для меня.

Надо сказать, что промеж собою супруги говорили уважительно, «на вы». Тем самым подавая правильный пример своим деткам, погодкам.

И семья у ямщика была крепкой, и изба, глиной да саманом 1 замазана. Ни щелей, ни шаткой полочки, всё плотно, крепко, как и полагается…

– Полно вам, любезный! Кому вы сказки-то рассказываете?! Знаю я их, ямщиков этих!

– В самом деле?! И что ж вам про них известно?

– Да всё!

– Даже то, как их латинянцы называли б 2 ?

– Всё вам чудить…

– Так вы про кого думаете, сказ?!

– Про кого ж? Про ямщиков, тех, что по извозу.

– А мы про птицу, про поползня, её ещё ямщиком кличут. Верная птаха, из наших, северных широт.

Я наблюдал за тем, как рыхлые нити снегопада, сплетаясь в ровное, без узелков, полотно, укрывают видимое из окна пространство. Некий расторопный сновальщик, расположившись, вероятно, на какой-то из туч, трудился без передыха. Хлопья хлопчатой пряжи снежинок царапали оконное стекло, плавили об него свои роскошные безупречные формы, и в лёгком обмороке укладывались одна на другую, где придётся.