ВЛАДИМИР ПЯСТ

ВСТРЕЧИ

...Первая моя "вылазка" состоялась на квартире у Вячеслава Иванова, незадолго перед тем похоронившего свою жену, чей большой портрет в траурной рамке висел в одной из комнат "башни", - на собрании "Про-Академии". Так назывался нами впоследствии тот весенний курс лекций по стихосложению, который прочел Вячеслав Иванов у себя на квартире, - и который послужил началом вынесенной на большой простор с осени "Академии Художественного Слова".

Незадолго до того времени 1 приехал из-за границы выпустивший там несколько сборников своих стихов, царскосел по рождению и первоначальному образованию, поэт Н. С. Гумилев. Приехав, он сделал визиты тем из петербургских поэтов, которых считал более близкими себе по творческим устремлениям. В числе их был и П. П. Потемкин, 2 тогда уже собиравшийся издавать сборник своих стихов и дебютировавший в отдельном издании стихотворным переводом "Танца Мертвых" 3 Франка Ведекинда. Потемкин прожил в детстве некоторое время в Риге и считал себя связанным с немецким языком и культурой; не бросая шахмат, он бросил к этому времени естественные науки и в университете стал числиться на том же романо-германском отделении, которое выбрал для себя в конце концов и я, на котором были и впервые в ту весну появившийся на горизонте О. Мандельштам и Н. С. Гумилев. Все, кроме Потемкина-германиста, были романистами. Зловещее предсказание A. A. Блока об участи Потемкина не сбылось: актером он не стал; но в "Сатирикон" поступил, и довольно-таки обидел Блока не вполне приличною, действительно, подписью под достаточно злою карикатурою художника Ремизова (Ре-Ми):

Пускай глаза метелью вспучены,

И "Незнакомка" - детский писк,

Все ж в небо ко всему приученный

Бессмысленный кривится диск.

Более бранчливо, чем остроумно!

В это же время на литературном горизонте впервые появился и Алексей Н.Толстой, старательно скупавший первую свою книгу стихов в книжных магазинах, где она почему-то была выставлена на видном месте витрин, и предавал ее всесожжению. Вот эти три молодых поэта осознали себя недостаточно владеющими своим ремеслом, - и решили обратиться за наукою к старшим. Похвальный пример, достойный всяческого подражания! Они посетили следующих трех "мэтров": Вячеслава Иванова, Максимилиана Волошина (еще далеко не признанного в ту пору!) и пожилого, но стоявшего вдалеке от широких литературных путей - И.Ф. Анненского. К тому времени, кажется, была выпущена им только одна книга стихов - да и то под псевдонимом Ник Т-о, который можно было расшифровать как, хотя бы, "Николай Терещенко". А между тем, это был последний год довольно долгой жизни почтенного поэта, "под знаком" которого действовало все восходившее в те годы поэтическое творчество: акмеисты и первые футуристы. Признаться, я лично ни разу об И. Ф. Анненском до этой весны и не слыхал. Всех трех поэтов "молодые" попросили прочесть по циклу лекций на тему о поэзии; лекции последних двух почему-то не состоялись, зато Вяч. Иванов оказался, как говорят теперь, "выполнившим на 100% свое задание".

В квартире на "башне" бывало по вечерам в ту весну тихо и печально, но царствовала кипучая работа. Появилась большая аспидная доска; мел в руках лектора; заслышались звуки "божественной эллинской речи": раскрылись тайны анапестов, пеонов и эпитритов, "народов" и "экзодов". Все это ожило и в музыке русских, как классических, так и современных стихов. Своим эллинистическим подходом к сути русской просодии Вячеслав Иванов, правда, полил несколько воды на мельницу довольно скучных воскрешателей античных ритмов в русских звуках, - вроде М. Д. Гофмана, издававшего тогда книгу "Гимны и оды", ничем не замечательную, кроме того, что вся она была написана алкеевыми, сапфическими или архилоховыми строфами, - без достаточной тонкости в передачи их музыки. Но в общем, лекции "Про-Академии", записанные целиком Б. С. Мосоловым, составили бы превосходное введение в энциклопедию русского стиха...

...Помню также доклад профессора Фаддея Францевича Зелинского о передаче русским стихом античных размеров и чтение его своих переводов Софокла, а также и опытов других размеров, например, "голиямба":

Два раза женщина умеет в жизни быть милой:

В день свадьбы, и когда ее кладут в землю.

Потом начались вечера диспутов; оппонентами выступали и Анненский, и Вяч. Иванов. О природе русского спондея говорилось много; слова Анненского, да и "практика его", на мой, по крайней мере, взгляд, были наиболее мудрыми и верными. Но полемика по этому вопросу отвлекла бы меня в сторону, слишком мало интересную для неспециалиста-читателя. Все трое диспутантов были великолепны и величавы, как старшины-архонты. Молодежь играла роль хора, вопреки обычаю греческих трагедий, безмолвного и безгласного. Это спустя уже так с год, Н. В. Недоброво, Н. С. Гумилев, - да еще живший в ту пору некоторое количество лет или месяцев в Петербурге Максимилиан Волошин представлявший собою, так сказать, среднее (вместе с Кузьминым) поколение между родившимися в 50-60 годах старшими и тремя - младшими (год рождения которых приходился около 1886), - только эти трое из более молодых принимали участие в диспутах не только в качестве "вопрошателей", но и "высказывателей". Впрочем, через два года произошло в стенах Академии нечто вроде революции, 4 но об этом в своем месте.

...На первых же осенних собраниях Академии 5 стала появляться очень стройная, очень юная женщина в темном наряде... Нам была она известна в качестве "жены Гумилева". Еще летом прошел слух, что Гумилев женился и против всякого ожидания - "на самой обыкновенной барышне". Так почему-то говорили. Очевидно, от него, уже совершившего первое свое путешествие в Абиссинию, ожидалось, что он привезет в качестве жены зулуску или, по крайней мере, мулатку; очевидно, подходящей к нему считалась только экзотическая невеста. Иначе бы, конечно, об Анне Ахматовой никому бы не пришло в голову сказать, что она - "самая обыкновенная женщина"...

Эта "самая обыкновенная женщина", как вскоре выяснилось, пишет "для себя" стихи. "Комплиментщик" Вячеслав Иванов заставил ее однажды выступить "в неофициальной части программы" заседания Академии. Я помню стихи, которые сказала Анна Ахматова, - т. е. помню, что среди них было:

У пруда русалку кликаю,

А русалка умерла...

Это стихотворение, кажется, и все другие, читанные Ахматовой в тот вечер, были в скором времени напечатаны. Между тем, как слышно было, она вообще только что начала писать стихи. Дело в том, что эта "самая обыкновенная барышня" - сразу, выросши, выросла поэтессой, - и с первых шагов стала в ряды наиболее признанных, определившихся русских поэтов.

...Незадолго до этого уже был я на новой квартире Городецкого на Фонтанке, - в передней ее был нарисован огромный хвостатый "чертяка", указывавший пальцем на надпись: Не кури! - Был я по специальному приглашению - повестке, написанной рукою Гумилева, на "первое собрание Цеха Поэтов".

Осень 1911 года - историческая дата для "акмеистов". На этом собрании была изложена 6 вскоре напечатанная в "Аполлоне" декларация "Акмеизма, адамизма то ж", - этой диады, первой части которой преимущественным исполнителем был Гумилев, - второй же - Городецкий. Исторически это может быть, было действительно так, что вот двум молодым поэтам не захотелось быть в числе "эпигонов", - и в лице возглавляемого ими "Цеха" хотелось создать "фермент брожения", перекидывавшийся на "слишком академическую" Академию. Действительно, оба они, в особенности Гумилев, всем своим творчеством, "корнями", так сказать, "вросли" в "символизм". Тех, кого они тянули к себе, в частности, Ахматову и Мандельштама, только тогда начинавших, но начинавших прекрасно, - нисколько не волновали честолюбивые стремления всегда стоять на "вершинах" ("акмэ") и всему сущему давать новые имена (как "Адам").

Однако впоследствии у этих четырех и, пожалуй, у Зенкевича, действительно начинали просачиваться в поэзию не бывшие в ней у их предшественников черты. В 1914 г. уже можно было говорить серьезно об этом направлении, как об отдельном от символического. Ха только их беда, что в эту же пору уже бурно вырывались новые потомки прежних модернистов футуристы, о которых будет речь впереди.

Цех поэтов был довольно любопытным литературным объединением, в котором не ставился знак равенства между принадлежностью к нему и к акмеистической школе. В него был введен несколько чуждый литературным обществам и традициям порядок "управления". Не то, чтобы было "правление", ведающее хозяйственными и организационными вопросами; но и не то, чтобы были "учителя-академики" и безгласная масса вокруг. В Цехе были "синдики", - в задачу которых входило направление членов Цеха в области их творчества; к членам же предъявлялись требования известной "активности"; кроме того, к поэзии был с самого начала взят подход, как к ремеслу. Это гораздо позднее Валерий Брюсов где-то написал: "Поэзия -ремесло не хуже всякого другого". Не формулируя этого так, вкладывая в эту формулу несколько иной, чем Брюсов, смысл, - синдики, конечно, подписались бы под вышесказанным афоризмом.