Вероятно, будущим биографам поэта будет небезынтересно, узнать, как и когда был написан "Заблудившийся трамвай", одно из центральных стихотворений "Огненного Столпа". Гумилев в это время был со мной в самой тесной дружбе, дни и ночи просиживал у меня на Серпуховской. Ночь с 29-го на 30-е декабря 1919 года мы провели у моего приятеля, импровизировавшего мецената, инженера Александра Васильевича К., по случаю договора, который он заключил с Гумилевым и который воспроизведен в фотокопии в моей университетской тезе.

Разумеется, К. переиздавать Гумилева не собирался, но, узнав, что поэт нуждается в деньгах, подписал бумагу, по которой автор "Колчана" получал 30 тысяч рублей. Мы веселились, пили, ночью нельзя было выходить, мы вышли уже под утро.

Когда мы направлялись к мосту, неожиданно за нами, несмотря на очень ранний час, загремел трамвай. Я должен был провожать даму, Гумилев пустился бежать.

Как я вскочил на его подножку,

Было загадкою для меня,

В воздухе огненную дорожку

Он оставлял и при свете дня...

На следующий день Гумилев читал мне "Заблудившийся трамвай". Прием наложения планов, уже давно разрабатывавшийся некоторыми из тогда еще совсем молодых петербургских поэтов, использован Гумилевым в этом стихотворении а позднее и в замечательном стихотворении "У цыган", с редким мастерством.

Отмечу, что в редакции, в которой Гумилев читал мне "Заблудившийся трамвай", сразу после его написания, были такие строчки:

Я же с напудренною косой

Шел представляться Императрице. 11

...Есть у Гумилева, как у каждого большого поэта, прямые пророчества о своей судьбе. Не раз уже приводились в печати его беззлобные строчки, посвященные рабочему:

Все он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит.

Виноват ли рабочий? Конечно, нет.

Но погиб поэт, менестрель, звонким, веселым голосом будивший от сна "Русь славянскую, печенежью", погиб свободный, прямой, бесстрашный, верующий, добрый человек.

Гумилев в последние три года жизни держался, как певец в "Арионе" Пушкина:

Лишь я, таинственный певец,

На берег выброшен волною,

Я гимны прежние пою...

Гумилев и пел "прежние гимны", оставаясь хранителем поэтической культуры. Среди кельтских легенд, его вдохновлявших, одна была ему особенно дорога: легенда о волшебной скрипке или лютне, легенда, которой вдохновлено первое стихотворение в "Жемчугах" и пьеса в стихах "Гондла". Видел ли он в ней предсказание? Знал ли, что, прервав свою постоянную работу поэта, будет разорван эринниями, как разорван в легенде певец, выронивший лютню.

Мир, враждебный певцу, не это ли - волки легенды?

В годы, когда Россия в лице многих своих выдающихся людей живет и творит на Западе, одно имя достаточно для поддержания в нас связи с родиной, для полной гарантии от денационализации: имя Пушкина, самое русское и самое универсальное. Блок продолжает, сильнее, чем кто-нибудь, русскую линию Пушкина, Гумилев - универсальную. Он даже расширил географические границы русских песен, введя в них Африку, экзотику.

Имя Гумилева может быть для нас и для Запада еще одним примером нерасторжимости русских и европейских судеб. Гумилев не предал Востока, который дал России и всему миру базу для религии, науки, искусства. Но он и не сделал себе из Востока кумира, он учился сам и звал всех учиться у Запада.

Неутомимый садовник, он работал в том очарованном саду, про который сказал прекрасные слова в одном из лучших своих стихотворений "Солнце духа":

Чувствую, что скоро осень будет,

Солнечные кончатся труды,

И от древа духа снимут люди

Золотые, зрелые плоды.

ЛЕОНИД СТРАХОВСКИЙ

О ГУМИЛЕВЕ (1886-1921)

Двадцать пятого августа тысяча девятьсот двадцать первого года был расстрелян Николай Степанович Гумилев, один из прекраснейших русских поэтов, приведший русскую поэзию опять к чистоте, простоте, точности и ясности после ее засорения туманностями символистов. Он был арестован по делу так называемого Таганцевского заговора и наверное был бы отпущен, как учитель многих пролетарских поэтов в рабочих клубах, если бы он вызывающе не заявил на первом же допросе, что он - монархист. Из тюрьмы, когда он уже был уверен в своей участи, он писал своей жене: "Не беспокойся обо мне, я чувствую себя хорошо; читаю Гомера и пишу стихи". 1 А первого сентября в газете "Петроградская правда" на первой странице в списке расстрелянных по делу заговора, значилось: "Гумилев, Н.С., тридцати трех лет (на самом деле ему было 35 лет - Л.С.), филолог и поэт, член правления издательства "Мировая Литература", беспартийный, бывший офицер. Участвовал в составлении прокламаций. Обещал присоединить к организации группу интеллигентов в момент восстания. Получал деньги от организации для технических надобностей".

О Гумилеве-поэте писали многие. Его стихи магнетизируют. Помню, как юношей я купил в книжном магазине Вольфа на Невском проспекте в Петербурге книжку мне тогда неизвестного поэта, озаглавленную: "Романтические цветы". Вернувшись домой на Каменный Остров, я начал ее читать. Все сильнее и сильнее стихи ее меня захватывали. И вдруг две строчки прямо пронзили меня, и дух захватило:

Далеко, далеко на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Это была моя первая "встреча" с Николаем Степановичем. После этого я продолжал "знакомство", покупая все его сборники стихов в меру моего ограниченного бюджета и читая его стихи в "Аполлоне", на который подписывалась моя тетушка, София Михайловна Ростовцева. А настоящая встреча и краткое знакомство произошли гораздо позже, а именно на литературном утреннике (в 2 часа дня!) в зале Тенишевского училища, организованном обществом "Арзамас". 2 Привел меня туда поэт Георгий Иванов. Было это в начале мая 1918 г. Большевики властвовали уже более полугода, но Петербург, посеревший, полинявший, с пыльными, засоренными улицами был прекрасен, как всегда, в эту памятную мне весну.