Успел он вовремя. Практически, он подошёл к фургончику, а из дверей кафе вышел хозяин, сопровождаемый той же девчонкой.

Взяв у Гаора квиток, он протянул его девчонке вместе с монеткой.

– Держи. Остаток тебе на конфеты.

– Спасибо, господин, – затрещала девчонка, – заезжайте, господин, мы уж вас завсегда, господин…

Ридург отмахнулся от неё, залезая в кабину.

И снова летит под колёса серый, влажный от росы и рассеявшегося тумана бетон, солнце уже поднялось выше кабины и не слепит глаза.

– Так чего ты ночью не спал? – вдруг спросил Ридург.

Гаор не ответил, глядя перед собой на дорогу. Ридург покосился на его сразу отвердевшее и ставшее отчуждённым лицо и усмехнулся.

– И часто тебя Гархем по ночам дёргал?

– Что?! – от изумления Гаор не только забыл о положенном обращении, но и непроизвольно обернувшись, дёрнул машину вбок.

– То самое, – засмеялся довольный произведённым эффектом Ридург.

Гаор медленно помотал головой.

– Нет, хозяин, ни разу.

– Тогда чего психовал? Обычно, кто под ним побывал, – Ридург снова усмехнулся, – долго не в себе бывают. Если, конечно, живы остаются.

Что Гархем сволочь, Гаор знал давно, но чтоб настолько… его даже передёрнуло мгновенным ознобом.

– Ну, так чего молчишь?

– Боялся, хозяин, – неохотно ответил Гаор.

– Чего? – искренне удивился Ридург и, тут же сообразив, начал хохотать.

Смеялся он долго и с таким удовольствием, что невольно улыбнулся и Гаор. К тому же ночные страхи сейчас и ему казались пустыми.

– Ну, уморил, – Ридург вытер выступившие на глазах слёзы, достал сигареты и закурил. – Ах ты, задница непорочная, сколько лет в армии?

– Вместе с училищем семнадцать, хозяин, – ответил Гаор.

– И ещё девственник? Так такого ж не бывает, я эту систему знаю. Вот дурак, нужна мне твоя поротая задница, мне баб вот так, – Ридург даже чиркнул себя ребром ладони по горлу, – хватает. Нашёл из-за чего психовать. А, – лицо Ридурга стало серьёзным, – а если бы и так, то что б ты сделал? – посмотрел на мгновенно оцепеневшее лицо раба и кивнул: – Понятно. А за такие мысли тебе самое малое двадцать пять «горячих» положено. Понял?

– Да, хозяин, – глухо ответил Гаор.

– По приезде и получишь, – закрыл тему Ридург.

Гаор вёл машину, внимательно оглядывая дорогу, запоминая названия на мелькавших указателях и изредка сверяясь с лежавшей на колене картой. Перспектива порки, конечно, не радовала, но, во-первых, это ещё когда будет, во-вторых, если это окончательно снимет проблему, то он согласен, в-третьих, новокупленного раба всегда в первые дни бьют больше обычного, чтобы потом уже не трепыхался, и не за это, так за что другое, но его бы всё равно для начала выпороли. А раз нрав у его хозяина, как его уже дважды предупреждали, крутой, то чего ещё ожидать? Переживём, не страшно.

Проехали мимо украшенного в честь праздника съезда в храм. Ридург машинально, явно думая о своём, пробормотал молитву, а Гаор даже головы в сторону храма не повернул. Он свою молитву уже вознёс, её приняли, а до храмов он и раньше охотником не был, ходил только по приказу и строем.

Маленькие и странные после Аргата города, где дома не впритык, а каждый по отдельности, за забором, как скажи, здесь только родовые замки, но уж очень маленькие. Рощи, луга, по которым бродят коровы и овцы. Небольшие частые реки с узкими, на одну машину, мостами. Убегающие вбок не шоссе, а дороги без покрытия, и поля, поля, поля…

Ридург с таким искренним удовольствием смотрел на раскрывающийся впереди и по бокам пейзаж, что Гаор понял: это – Родина. И снова ворохнулась мысль: а его Родина где? По Аргату он никогда не тосковал, места, где воевал… ну, так это тем более, те места он помнит хорошо, но… специфически, и вернуться туда не хочет. В Чёрное Ущелье он, что ли, поедет? Туристом? Или на Валсу? Которую помнит чёрно-красной от дыма и крови, и когда по ней медленно и неотвратимо плыло пятно горящей нефти, а впереди деревянный наплавной мост с машинами, где и раненые, и снаряды, и горючее, и прыгать в воду бесполезно, потому что пятно во всю ширину, и тяжёлое молчание людей, видящих свою приближающуюся смерть, и из машины с госпитальной эмблемой одинокий голос.

– Братья, добейте, братья…

Он тогда закричал, пинками пошвырял тех, до кого смог дотянуться, в воду, прыгнул сам и поплыл наискосок навстречу огню, поднырнул под него и плыл под водой, прорываясь против тащившего его вниз течения, насколько хватило дыхания, а над головой было темно от затянувшей поверхность нефти, и всплыть в темноту – это сгореть, а не всплыть – это задохнуться и утонуть. Он выплыл, за ним на берег выползли, потому что встать не могли, ещё семеро, они лежали в чёрной страшной грязи, жадно дышали, а там ниже по течению клубился чёрный липкий дым от горящих заживо людей. Их спасло то, что пущенная айгринами нефть развернулась от берега до берега, но узкой полосой, а верхнее течение было быстрее нижнего, и на противоходе они выиграли те миги, на которые могло и не хватить дыхания.