Взяв в руки очередную слишком коротко подстриженную куклу с полки, я с улыбкой вспомнила, как однажды услышала мамин крик из ванной комнаты:

– Яна! Опять весь шампунь на своих кукол перевела! И чем я теперь, по-твоему, должна голову мыть? Не знаешь? – сердилась мама.

– Прости, мамочка. Но с этим же что-то надо было сделать, – оправдывалась я, показывая маме растрепанную куклу.

– Выбрось ее, – прокричала мама. – Все равно ничего хорошего у тебя с ней не получилось. Только зря кондиционер для волос перевела. У тебя достаточно и других кукол.

– Ты что, мамочка? Я ее люблю, – говорила я в ужасе, боясь, что мама на самом деле сейчас выкинет одну из моих кукол. – Она же не виновата, что такой родилась.

– Тогда марш в магазин, за новым шампунем. А то и мама твоя скоро будет выглядеть вот также, – засмеялась она, указывая пальцем на недоразумение в моих руках.

Вскоре это недоразумение было мною подстрижено. Мы с Леркой, как заправские парикмахеры, посадили куклу на стул, повязали ей голубенький фартук на шею, и начали щелкать ножницами над бедной игрушкой. Лера работала пульверизатором, из которого вырывалась струйка холодной воды, смачивая непослушные волосы нашей подопечной. Вскоре на голове у моей куклы вместо спутанной копны красовался жесткий ежик желтых волос. Я отошла подальше, чтобы осмотреть свое творение, и удовлетворенно мотнула головой.

– Ну, вот. Другое дело. Так-то лучше. Модненько и современно.

На самом деле – это было ужасно. Бедная кукла была похожа на человека, который попал под какие-то жернова с кривыми лезвиями. Волосы разной длины торчали во все стороны, глаза при этом у куклы были равнодушно холодные, от чего становилось совсем не по себе. Я все время боялась, что кукла оживет ночью и придет мне мстить. «Нужно спрятать ножницы от нее подальше», – решила я.

После нашей с Леркой экзекуцией над куклой, я, залив свое творение лаком для волос, запихнула это чудо поглубже на полку, а позже и вовсе забыла о ней. И вот теперь эта бедная кукла была у меня в руках. «Прости, маленькая», – погладила я ежик ее жестких волос. Кукла все также смотрела на меня своими холодными не чего не выражающими глазами.

Вернувшись из нахлынувших воспоминаний, я моментально погрузилась в другие, а точнее – в тот день, когда по вине Антона моя мама, не справившись со жвачкой в моих волосах, отвела меня к своему парикмахеру. Тот, не церемонясь, вот так же, как я над несчастной куклой, щелкал надо мной своими ножницами. Я мотнула головой, отгоняя эти неприятные воспоминания, и украдкой посмотрела на телефон, который лежал здесь же на столе. Но сотовый молчал.

Закончив с уборкой, я позвонила Лерке.

– Привет, подруга, – я постаралась придать больше жизнерадостности своему голосу.

– А, Яна, это ты? – удивившись, спросила меня Лера.

– Конечно, я. А ты кого ожидала услышать?

– Никого, – сказала подруга, и я услышала на заднем плане мужской голос.

– Ты, что с Максимом? – догадалась я.

– Угу, – промычала подруга.

– А я надеялась с тобой сегодня встретиться, – с надеждой проговорила я.

Лерка немного помолчала, а потом спросила:

– А ты как себя чувствуешь?

– Нормально. Вот убралась у себя в комнате, – провела я рукой в воздухе, показывая Лерке свои труды, как будто она могла меня сейчас видеть, – выкинула игрушки, решила начать новую взрослую жизнь.

– Как выкинула? – удивилась Лера. – И даже ту фарфоровую куклу, что подарил тебе дед Яков?

– Ну, нет! Что ты? – засмеялась я. – Моя королева сидит все там же, на своем почетном месте.

Я посмотрела на то место, где действительно сидела одна единственная кукла. На нее у меня не поднялась рука. Я лишь расправила бантик у нее на подбородке, который удерживал широкополую розовую шляпку на ее голове с фарфоровым личиком. Эту куклу действительно подарил мне дед Яков, привезя ее из своей очередной поездки за границу.

– Как хорошо слышать, что ты смеешься, – обрадовалась подруга. – Значит, ты идешь на поправку и больше не страдаешь.

– Именно поэтому я и звоню тебе, – ответила я, чувствуя, как защемило сердце и опять захотелось плакать.

Те, кто говорит, что душевную боль лечит время, ничего не знают о настоящей душевной боли, когда вместо сердца у тебя огромная кровоточащая рана. Кровь, которая бьет из этой раны, при любом упоминании о причине твоего горя, горячая, как кипяток, и при каждом сокращении сердца, эта жидкость обжигает тебя изнутри. Становится невыносимо больно, хочется кричать, но нельзя. Никто не сможет понять твою боль, никто не сможет унять ее. Так зачем расстраивать родных и требовать от них понимания? Необходимо справляться с этой болью самой.

Я постаралась успокоиться и даже улыбнулась, хоть Лерка не могла этого видеть, но интонации голоса она улавливала хорошо.

– Именно поэтому я тебе и позвонила, – повторила я. – Думала, что мы сможем с тобой сегодня погулять.

– Понимаешь, Яна, – подруга опять начала неуверенно говорить, – мы сегодня с Максимом планировали побыть вдвоем…

– Конечно, конечно, – перебила я подругу. – Я все понимаю. Передавай привет Максу. Он у тебя классный. Надеюсь, вы будете счастливы. А мы с тобой еще прогуляемся как-нибудь. Пока, – сказала я и, не дожидаясь ответа, положила трубку.