— Нет.

В этом коротком слове, пожалуй, впервые за тысячу лет зазвучало эхо бездны Тартара, отзвуки смеха героев в Элизиуме, стоны теней на асфоделевых полях и истошные вопли грешников. И весь Подземный мир словно ожил, осветился изнутри, обретая новые краски, потянулся к Аиду миллионами незримых щупалец, разрывая зелёные петли, ломая деревья, обращая липкий нектар в древесную пыль.

Сила тени схлестнулась с силой природы.

Персефона отступила на шаг, но не ослабила натиск. Напротив — по мановению её руки шевелящиеся на полу камни разлетелись в стороны, обратившись хищными птицами, и то, что Аид поначалу принял за бамбуковые заросли, оказалось гигантским термитником. Он вскинул голову, обращая термитов в прах и убивая на лету клекочущих птиц, и нашёл взглядом глаза Персефоны.

В её зрачках плескался обещанный зелёный ад, черты лица заострились, губы были закушены от напряжения.

— Я тоже могу использовать силу смерти, — хрипло сказала она, и на бушующих лианах появились шипы, но не зелёные, а чёрные, мёртвые.

Попадавшие на землю птицы снова взметнулись в воздух — перья темнели, срастались между собой, и орлы превращались в мёртвых летучих мышей. Под ногами зашевелились убитые термиты, соединяясь во что-то хищное, жуткое.

Но что могут термиты против бездны Тартара в глазах царя?..

Персефона дёрнулась, как от пощёчины, отшатнулась назад. Запрокинула голову, пытаясь остановить бегущую из носа серебристую кровь, и устало опустилась на пол — гигантский термитник превратился в обычные каменные плиты.

Аид наклонился к ней — в его глазах медленно остывала бурлящая тьма — и ткнул пальцем в лианы, все ещё обвивающие мраморные колонны:

— Убери. Свою. Траву.

Персефона возмущённо фыркнула, забрызгав кровью хитон:

— Да что бы ты понимал?! Вот это — трава! — она устало пнула стену, и из трещинки выросла марихуана. — А это — лианы!

Аид захохотал и сел на пол рядом с ней.

— Обязательно было так делать? — осведомилась Персефона, щелчком пальцев обращая заросли в пепел. — Я знаю тебя меньше дня, и за это время ты не упустил ни одну возможность подраться.

— Да их было-то всего две, — рассмеялся бывший царь, наколдовал чашу с кумысом и протянул Персефоне. — Почему бы не подраться с хорошим противником? У тебя интересная техника: муравьи, конопля, дохлятина…

Царица осторожно отпила кумыс и, материализовав отрез шелковой ткани, вытерла нос:

— Не представляю, как ты пьёшь эту гадость, — сказала она, делая второй глоток, наверно, чтобы лучше распробовать «гадость». — Насчёт серпа Крона я поняла. Но ты же можешь рассказать насчет мойр? Мне всё ещё интересно, почему ты их убил.

— Ну, если это немного компенсирует тебе моральные убытки от столетних поисков, — Аид попросил ее материализовать гроздь винограда и начал рассказывать. — Всё началось с Левки…

Он лгал. Не с Левки всё начиналось, а с Крона. С его безумно широкого рта, с его блестящей от жира бороды, с тёмно-красного покрывала его желудка, охватывающего маленького Кронида давящей массой.

С пророчества.

Однажды Повелителю Времени Крону предсказали, что его свергнет сын. И он почему-то решил, что лучшим решением проблемы будет проглотить всех своих детей.

Когда это случилось, Аид был слишком мал. Он запомнил немного: слизистые стены его тюрьмы, страшную духоту и жар, и ещё — гигантский распахнутый рот в обрамлении чёрной бороды. Попав в отцовский желудок, он словно очутился вне времени и пространства. Там, «снаружи», прошло не одно десятилетие — он знал, что сначала Рея рожала детей, послушно скармливая их супругу, потом рос самый младший, Зевс, но для Аида пытка одновременно сжалась до одной секунды и растянулась на многие столетия. Понемногу осознавая себя, он не понимал, в чём дело и думал только об одном — пусть это закончится. Когда Зевс вытащил его из отцовского желудка, Аиду еще долго снились кошмары, в которых фигурировали обрамленный бородой рот и тесно сжимающийся вокруг тёмно-красный влажный мешок.

Глаза отца он не помнил.

Но в той истории, которую Аид планировал рассказывать Персефоне, всё началось с Левки.

Левка.

Серебристые глаза, серебристые волосы и серебристый колокольчик её смеха. Кожа нежная, словно молодой лист, и тоже отдаёт шелковистым серебром. Хочется прикоснуться, но ты — Кронид, лавагет, Владыка — не решаешься. Всё ждешь, что серебро обожжёт пальцы холодом, всё глядишь на щебечущую о каком-то порванном ожерелье нимфу.

«Кто ты? Я подарю тебе тысячу ожерелий, хочешь?»

Она выпрямляется и пятится назад: почтительно, но поспешно.

«Левка, о великий Зевс!»

Она вновь отступает, когда ты начинаешь смеяться:

«А с чего ты взяла, что я Зевс? Он что, тоже ходит и обещает всем подряд ожерелья?»

Смех нимфы отзывается колокольчиком, когда ты объясняешь, что ты — жуткий подземный Владыка, и являешься только чтобы карать. Принципиально, да. В мегарон идешь — карать, в покои идешь — карать, в купальню, ну и мало ещё куда принципиально ходишь только чтобы карать. А ожерелья — так, временное помутнение. Скоро пройдёт. И вот, пока не прошло, хотелось бы знать, что прелестная нимфа забыла у истоков Коцита. И не может ли скромный подземный царь ей чем-то помочь?..