Шрифт:
Лекарство от хандры автор стихотворения придумал неожиданное и, признаться, действующее весьма сильно. «Румяный критик» должен был упираться, отворачиваться, но лекарь был настойчив – он имел свою цель:
Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий,За ними чернозём, равнины скат отлогий,Над ними серых туч густая полоса.Где нивы светлые? где тёмные леса?Где речка? На дворе у низкого забораДва бедных деревца стоят в отраду взора,Два только деревца. И то из них одноДождливой осенью совсем обнажено,И листья на другом, размокнув и желтея,Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея.Это была первая порция. Не очень-то любят литераторы подобные картины. А критики и подавно! Им подавай что-нибудь отрадное. Не дождливую осень, а расцветающую под солнцем весну, зеленеющие весело деревья. Ну, в самом деле, зачем тащить в литературное, а тем паче поэтическое, произведение всю эту осеннюю муть и скуку? Пушкин же всякий день подходил к окну и видел эти дрожащие на ветру рябинки, и жалость сжимала ему сердце. И, странное дело, помимо жалости и тоски два этих бедных деревца доставляли взору несомненную отраду. Была неизъяснимая прелесть у этого невесёлого осеннего вида. Но ведь он – не пейзаж на картине!
Вид за окном оживлён такой сиростью, что сердце сжимается от ещё большей тоски и уныния. Всё это – жизнь, которая способна взволновать и вдохновить поэта. Способна подвигнуть на создание картины. Может ли это понять «румяный критик»?
На дворе живой собаки нет.Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед.Без шапки он; несёт подмышкой гроб ребёнкаИ кличет издали ленивого попёнка,Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил.Не щадил Пушкин «румяных» – критиков, читателей. Это было вариантом того, чем он их собирался дразнить и в «Отрывках из путешествия Онегина», писавшихся тогда же:
Иные нужны мне картины:Люблю песчаный косогор,Перед избушкой две рябины,Калитку, сломанный забор,Не небе серенькие тучи,Перед гумном соломы кучи —Да пруд под сенью ив густых,Раздолье уток молодых…«Картины» были воистину «иные» – не те, к каким была приучена читающая публика; не те, какие – по признанию самого Пушкина здесь же, в «Отрывках из путешествия Онегина», – в пору расцвета своей романтической поэзии он живописал в стихах.
Таков ли был я, расцветая?Скажи, фонтан Бахчисарая?Такие ль мысли мне на умНавёл твой бесконечный шум,Когда безмолвно пред тобоюЗарему я воображал…В «Отрывках» весь «деревенский» пассаж он заключил такими строками:
Порой дождливою намедниЯ, завернув на скотный двор…Тьфу! прозаические бредни,Фламандской школы пёстрый сор!Фламандская школа упомянута недаром. Художники-фламандцы умели извлекать истинную поэзию из прозаических картин обыкновенной жизни. Они как раз и учили тому, что «прозаические бредни» могут оборачиваться перлами поэзии.
А критик… Современный Пушкину критик. Он, скорее всего, нахмурился бы при виде этих, проникших в стихи картин. Пушкин это предвидел. Он так и спрашивал своего «румяного критика», продолжая стихотворение: «Что ж ты нахмурился?» А тот, естественно, с раздражением отвечал: «Нельзя ли блажь оставить! И песенкою нас весёлой позабавить?» И – давал дёру.
«Куда ж ты?» – с издёвкой окликал его поэт.
«В Москву, – спасаясь, отвечал критик, – чтоб графских именин мне здесь не прогулять».
«Постой, а карантин!» – пытался остановить его поэт, —
Ведь в нашей стороне индийская зараза.Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа,Бывало, сиживал покорный твой слуга;Что, брат? уж не трунишь, тоска берёт – ага!Одно небольшое стихотворение. Один эпизод из жизни и впечатлений Пушкина в первую болдинскую осень. 10 октября 1830 года. Зарисовка из окна. Пушкин даже не опубликовал этих стихов. Может быть, не придавал им значения? Нет. Тому, чему значения не придавал, он не воплощал в стихи. А эта зарисовка не случайна – строфа из напечатанного в «Литературной газете» отрывка «Путешествия Онегина» тому подтверждение.