— Марк, котик, что-то у тебя очень много карточек этой дамочки… Вообще-то очень приятная дамочка, но почему-то я ее не помню. Кто это, интересно, а?

— Да видела ты ее, Лель… Ничего, абсолютно ничегинька хорошага. Я и сам ее не знаю — вот тибе крест святой! Напросилася. Ну а если человек просить, разве я могу отказать? Ты ж меня знаешь, я ж человек благородный. Лель! Да я могу ей фотографии и не давать. Як ты скажешь, крошка.

Он никогда не был, как все. Он и не мог, как все. В нем бурлила и кипела кровь до тех пор, пока он не находил возможности «выделиться».

Когда вышла на экраны «Карнавальная ночь», папа и мама стали в Харькове едва ли не самыми популярными людьми. Папе — радость! Если он в центре событий, если он объект внимания — его хлебом не корми, только дай рассказать про меня, про «концертик в деревне», про чечеточку, про аккордеончик. Он работал перед публикой, как артист, — преображался, перевоплощался, отбивал чечеточку, которой и меня когда-то учил…

А мама наоборот. Она перестала ходить на работу пешком, только — на трамвае, отвернувшись от всех: стала носить темные очки, что возмущало папу. «Ты гордися, а не ховайся! Ето наша дочурка, наша з тобою гордость». Мама ругала папу за то, что он раздаривает всем мои фотографии. Он дарил их со своей личной подписью.

В тот год я приехала к родителям на зимние студенческие каникулы. По дороге с вокзала мама сказала мне, что в моей комнате папа сделал ремонт по своему собственному вкусу. Она просила быть сдержанной и не подавать вида, если мне не понравится, чтобы не огорчать его: «Он так старался к твоему приезду…»

Комнату свою я не узнала. На стенах сидели птички с длинными хвостами. На потолке — подводное царство. Вокруг люстры — кружочком, друг за дружкой — плавали пушистые золотые рыбки, точно такие, как в довоенном Дворце пионеров в мраморном бассейне. В четырех углах потолка сидели морские чудовища с многочисленными щупальцами, похожие на Медузу Горгону. А с потолка на стены свешивались длинные ветвистые водоросли — все в розово-зеленой гамме.

Мама тихонько сжимала мою руку, а папа с надеждой заглядывал мне в глаза.

«Ну, як твой папусик встречаить актрису? Поработали на славу, што там гаварить… Я такое, дочурка, только у бароньским замку видев, а теперь и в нас дома вже такое. А. дочуринка?»

У папы был «кровенный» дружок-маляр по фамилии Беспорточный. «Етый Анатолий Беспорточный — настыящий художник — нарисуить тибе што хошь». Сколько же этот Беспорточный попил у папы «за честь, за дружбу»! У него болела совесть, и он постоянно предлагал папе свои услуги. «Спасибо, друг, спасибо. Ще придеть время».

И вот это время пришло. Я смотрела, натужно улыбаясь, благодарила папу, но через несколько дней перешла в другую комнату — там, якобы, светлее. Папа все понял, и через месяц мама мне написала в Москву, что Беспорточный все перекрасил заново и теперь у нас нормально, как у людей. Как у людей. С серебряными накатами, готовыми трафаретами. Как у всех. Побелкой занималась мама. Папа к ремонту интерес потерял — он не мог «как все».

Даже когда в 1972 году он лежал со вторым инфарктом в больнице, а я приехала из Ленинграда, где снималась в фильме «Табачный капитан», папа попросил, чтобы я пришла к нему в самом красивом и модном платье. Уже вся палата и больница знали, что он «отец актрисы».

Я пришла к папе с розами. В палате лежали еще шестеро старичков и пожилых мужчин. Пахло лекарствами…

Как странно, неужели папа — мой папа, мой сильный, неистощимый папа, может умереть! Сейчас он совершенно другой. Предельно экономный в движениях, взгляд помутневших глаз мудрый, сосредоточенный, трагичный. Таким я его не могла и представить…

Как так получается, что крепкие, жизнерадостные люди в старости становятся немощными и жалкими? Куда же уходит сила? Как это несправедливо! Нет! Мой папа не может быть старым и слабым. Это все временно. А на душе так пасмурно, безнадежно и горько… Как я буду жить без него? Чем?

Папа пошевелил губами. Я поняла, что надо к нему нагнуться, он хочет сказать что-то, чтобы никто не слышал.

«Дочурка, сделай што-нибудь артистическое». И еле-еле кивнул головой, мол, «не стесняйсь»…

Мне тридцать шесть лет. Я в мини-платье с люриксом — самом модном, сижу около смертельно больного папы, кругом такие же еле живые старые люди. И сейчас вот, мгновенно, должна «сделать что-то артистическое» — ведь все чего-то от меня ждут, ведь я актриса, и папа наверняка уже намекнул, заверил, а я, ничего не продемонстрировав, уйду?

— Дорогие мои товарищи, друзья! Я вам очень благодарна за внимание к моему дорогому папе, за то, что уважаете и понимаете друг друга… Я уверена, что скоро вы все поправитесь и вернетесь к вашим женам, детям, внучатам. Как я вам благодарна! — Я искоса взглянула на папу — он доволен, но этого, кажется, для него маловато. Ну что же, ради моего папочки я всегда была готова на все… — Может, я вам что-нибудь спою?

— Людочка! Мы стеснялись Вас попросить, но вот Вы какая хорошая. Споете для нас про пять минут…