Откуда взять денег? Выйти на работу? Куда? В ателье? Там много не заработаешь. Я набрала полные пригоршни снега с подоконника, растерла лицо и в этот самый момент поняла, что от мужа нужно уходить. Потому что он погубит Сережу. Но куда идти?

Внезапно я вспомнила о Платоне. Натурщица. Так теперь это называется? Барина потянуло в народ? Надоела черная икра и захотелось картошки в мундирах?

Я взяла телефон, нашла номер Платона, но телефон выскользнул из рук. Нет, не могу! Нужно посоветоваться. Я позвонила Соломоновне. Она мудрая. Она подскажет. Тем более, что сама три раза замужем была. И ей тоже ничего просто так с неба не падало. Но она выжила. Пусть меня научит, как это делается.

Соломонова ответила кратко:

– Сейчас буду. Жди с цветами, но без оркестра.

Я накинула куртку и пошла вниз. Хотелось вдохнуть морозный воздух и подумать. Минут через двадцать во двор въехало такси и остановилось между двумя машинами, поближе к подъезду.

Я бросилась к машине и открыла дверь.

– Подожди-ка, шкильда, меня тут обижают, – Соломоновна грозно посмотрела на водителя. – Мущина, вы что антисемит?

– Я? Зачем так говорите? Что я сделал? – обиделся таксист.

– Вы впендюрили свой драндулет так, что красивая женщина вроде меня никак не может из него выйти! Вы что не понимаете, что большому кораблю – большое плавание?

– Я же как лучше хотел, – принялся оправдываться водитель. – Чтобы к подъезду поближе. Снег вон валит. Холодно.

– А вышло, как всегда! – не унималась Соломоновна. – Мущина, дайте в зад!

– Что? – у водителя сел голос от ужаса и он неожиданно пискнул.

– Она имеет в виду, что вы должны дать задний ход, – пришлось прийти на помощь таксисту, который уже начал терять сознание от ужаса.

Он послушно завел двигатель и отъехал на несколько метров назад.

– Держи! – Соломоновна, которая просто не умела ходить в гости с пустыми руками, сунула мне в руки большой пакет.

– Что это?

– Финики, фаршированные орехами. Дочка из Израиля передала. Тебе нужнее. Я и так красивая. Посылками она от матери откупается вместо того, чтобы приехать. Всё, мать же уже не нужна. Мать, как собака, валяется в кустах. Надо было иметь не ребенка, а камни в почках. Поверь: с ними меньше проблем, – она поставила ногу на асфальт, покрытый снегом, оперлась двумя руками о дверцу машины и попыталась выйти.

Нога заскользила. Соломоновна плюхнулась обратно на сиденье.

– Так, мущина, что сидим? Придайте мне позу вставания. Иначе я сейчас оценю вашу работу в интернете как «полный поц».

– Там такого нет, – водитель поспешно выскочил из машины, расчистил ботинком снег и подал ей руку. – Там только звездочки.

– Я бы на вашем месте не спорила с женщиной на грани нервного срыва, – заявила Соломоновна и грузно опираясь на его руку, вышла из машины. – Не тошните мне на нервы, мущина! – воскликнула она, еще крепче вцепляясь в его рукав. – Осторожно и медленно ведем меня до парадного. Надя – девушка хрупкая, она меня не удержит, а я боюсь упасть.

Водитель покорно довел ее до подъезда и жалобным шёпотом спросил:

– А можно я уже поеду? Или до квартиры довести?

– Я попрошу без намеков! – возмутилась Соломоновна. – До квартиры вы еще не доросли. Свободны, юноша!

В прихожей Соломоновна сбросила шубку, внимательно оглядела меня и шёпотом спросила:

– Твой босяк дома?

– Нет, только Сережа.

– Это хорошо для твоего мужа и плохо для меня, – она села на стул в прихожей и тяжело дыша стащила сапоги. – Мне очень хотелось сделать ему два обрезания по цене одного. Ой, как мне что-то все тяжело! – она двумя руками взялась за огромную грудь и поддела ее вверх, поправляя лифчик. – Вот что значит давно без сексу. Гормоны шалят, дыхалка закончилась. Когда тебе полтос, шкильда, секс – это уже не удовольствие. Это лекарство. Так, чайник ты поставила? Чего стоишь?

Я бросилась на кухню ставить чайник. И вдруг услышала такой странный звук, похожий на лязг, и сразу ещё один – треск разрываемой ткани. Бросившись обратно в коридор, я открыла рот и замерла. Соломоновна с остервенением резала мою старую куртку и дорывала ее, наступив ногой.

– Молчи! – она наставила на меня указательный палец с ярко-красным лаком.

Тяжелые серьги возмущено качнулись вместе с огромной грудью, затянутой в красный свитер.

– Иначе я тебе сделаю вырванные годы из еле оставшихся дней, – она дорвала куртку и бросила мне под ноги. – Снимай джинсы.

– Виолочка, прошу…

– Снимай сама! – она пошла на меня, держа ножницы в руках.

Пришлось быстро стащить джинсы. Пока я натягивала брюки, Соломоновна кромсала старые джинсы.

– Это в мусорное ведро, – она бросила джинсы на обрезки куртки, решительно прошла в спальню и распахнула шкаф. – Ты себя наказываешь, шкильда-селедка, поэтому носишь старые шмотки, не делаешь маникюр и вообще выглядишь, как последняя засранка. Это чувство вины. Его не должно быть.

– Я виновата, Виолочка. Диме сложно очень. Если бы не моя роковая ошибка, он бы в Москву не переехал. И так бы не пахал. От усталости и нервов срывается. Нужно терпеть.