В тот миг мне кажется, что я всесилен, в моей крови бушует магия, и унять этот шторм никто не в силах, я не знаю, что с нею делать и куда направить. Внезапно открывается магическое зрение, и я вижу, как в теле каждого бьется сердце: часто-часто в груди Эдуарда, редко, неровно – в груди старой фрейлины, застывшей у изголовья кровати. Я вижу золотые нити в теле каждого: они вибрируют и дрожат. Стоит мне повести лишь слегка левой рукой в сторону человека, как нить начинает пульсировать сильнее, она как будто пытается покинуть тело, выскочить, кинуться мне под руку. Сделай я призывающий жест – и все эти нити пучком собрались бы в моей руке. Я поднимаю руку и направляю указательный палец в сторону Великого Хранителя. Он беспомощно открывает рот, хватается за горло двумя руками, пытаясь магическим жестом защитить свою суть. Я могу выдернуть нить из его тела, как только что сделал это с чужой нитью, вшитой в тело моего брата. Великий Хранитель медленно сползает на пол, и мне начинает казаться, что под темной мантией тело его начинает утрачивать форму и превращается в огромный куль, наполненный густой жидкостью. Убил бы я его? Превратил бы в послушного раба? Не знаю. Я ощущаю, как нити в телах вокруг вибрируют все сильнее. Сам я весь горю будто в лихорадке.

– Стой! – слышу я будто издалека голос Лиама. – Не смей!

Этот голос – без намека на магию, просто голос – оглушает меня, как удар клинка плашмя по голове. Связь с людьми вокруг мгновенно прерывается, видение нитей тает, в комнате делается нестерпимо душно от запаха пота, что смешался с запахом лекарств.

Я стиснул кулаки и ринулся вон из комнаты, ссыпался вниз по ступеням, выкатился во двор. Лошадь из конюшни брать не стал – моя магия, что рвалась наружу, мгновенно убила бы несчастное животное. Я вылетел сквозь южные ворота, мимо старых барбаканов, и устремился по дороге куда глаза глядят.

Никогда прежде и никогда потом я не бежал так быстро. Сердце мое бухало в ушах, правый бок разрывался от боли, но я бежал все быстрее и быстрее. Мне казалось, что ноги мои переставляет кто-то другой, не я сам – не сразу сообразил, что бежать мне помогала неизрасходованная магическая сила. Я обгонял ползущие из города крестьянские повозки, что возвращались после продажи овощей и молока в Ниене. Мулы шарахались от меня, люди замирали, я чувствовал, как на миг немеет сердце возницы, пропуская удар. Я видел, как под шкурой несчастной животины, что пыталась, поравнявшись со мной, вырваться из хомута и оглобель, будто проскакивало крошечное живое существо – это вибрировала, грозя разорвать шкуру, жизненная нить. Пар поднимался над крупами и головами животных, у человека пот струйками стекал от висков по скулам и щекам. Еще миг – и возница, и мулы могли рухнуть замертво.

Я ринулся вбок, через поля незрелой пшеницы, дальше от дороги, от животных, от людей. Я сбавил ход, проваливаясь в рыхлую землю пшеничного поля, но вскоре выбрался снова на дорогу. Узкий проселок в этот час пустовал. Солнце начинало садиться, тополя, растущие вдоль дороги, отбрасывали длинные черные тени в красную пыль. Я знал, куда ведет путь – к плоскому и лысому холму, на который ранней весной крестьяне со всей округи приносили дары грядущему лету, древним богам пахоты и урожая еще со времен Домирья. И хотя боги ушли и закрыли за собой дверь, обычай этот остался. Я помчался вверх по склону, упал, пополз на четвереньках, встал, вновь побежал. Меня мотало из стороны в сторону, тело выдохлось, а магия лишь копилась и готова была разорвать меня на клочки. На вершине я выпрямился и глянул вперед. На юге, освещенный вкось западными красноватыми лучами, высился Зуб Дракона – скала у Гадючьего перевала, серая, огромная, обведенная алым в этот предзакатный час. Сам же перевал уже тонул в темноте, только отвесные склоны его алели в лучах заката.

Я не знал, что делать, магическая сила все нарастала и рвалась наружу. Плохо соображая, в полубреду, я стал лепить миракля, выплескивая в него излишки энергии. Внешне он мало походил на человека – огромный, в три или четыре человеческих роста, лишенный кожи, он напоминал расплавленный металл без формы, его красно-рыжее тело светилось, как тлеющие угли в камине. Он был удивительно уродлив: короткие кривые толстые ноги поддерживали огромное тело с широкой грудью и покатыми плечами, длинные руки доставали чуть ли не до земли, на толстой шее криво сидела лысая голова с вытаращенными широко расставленными глазами. Я закачивал в него свою энергию, и он все раздувался, и свет его становился все ярче – из красного переходил в желтый, а в глазах протаивал уже синий хищный огонь. Я ударил его, но от магического удара он лишь слегка пошатнулся, рассыпая искры, от которых занялась вокруг сухая трава. Еще удар – но монстр лишь еще больше вырос вверх и вширь.

Я отступил. За спиной моего чудища чернел, погружаясь в ночь, Зуб Дракона. Скала притягивала мой взор. Звала. Я поднял руки, в тот же миг меж мною и вершиной скалы пролегла невидимая дорога – две сверкающие синие нити магического соединения. И я ударил миракля снова, надеясь расшибить его об этот бездушный серый камень. Будто порыв ветра сорвал монстра с вершины холма и швырнул к цели. Моя сила закрутила его, будто мокрое белье в руках умелой прачки, и понесла на Коготь Дракона. Огромные ручищи фантома вертелись в воздухе, огненные пальцы захватывали землю и камни, оставляя на зеленом покрове черные рытвины, как следы невидимых когтей. Наконец его ударило о камень, тело его смялось и растеклось огненным озером на половину неба. А потом пламя стало гаснуть, Коготь вбирал в себя моего миракля, будто дракон пожирал добычу. Наконец огонь погас вместе с последними искрами заката. Скала вздрогнула как живая, а затем не сразу, с задержкой, каковой бывает задержка грома от дальней молнии, пришел тяжелый нутряной рокот. Что-то внутри ломалось, скрежетало, сдвигалось, рушилось. На миг я увидел золотые нити, пробежавшие от вершины к изножью, – не нити жизни, а нити намеченных разломов. Потом дрожь камня унялась, и золотые дорожки погасли.

Жар мгновенно ушел из тела, мне сделалось так холодно, будто из теплого летнего вечера я угодил в середину зимы. Рубашка и камзол насквозь пропитались потом – хоть отжимай, я сбросил их, но теплее мне не стало. Меня стала бить крупная дрожь, я обхватил себя руками и опустился на колени. Нестерпимо хотелось лечь, но я знал, что этого делать нельзя. Если я лягу, то камень мгновенно высосет из меня остатки сил и я умру прямо здесь, на макушке скалы.

– Кенрик… – Голос Лиама позвал меня откуда-то издалека, за мили, за сотни миль.

– Я устал… так устал…

– Кенрик! – Голос звучал уже ближе.

И вдруг теплые ладони Лиама легли мне на плечи.

– Кенрик! Тебя все ищут!

Он был уже рядом со мной, сбросил свою куртку, накинул мне на плечи, затем помог подняться и повел с холма, как ведут пьяного с попойки. Ноги мои подгибались, хотелось встать на четвереньки и ползти. Но Лиам не позволил мне упасть, довел до коня и посадил в седло. Он привел моего Красавчика с собой.

– Как ты меня нашел? – Я едва сумел выговорить эту фразу – так у меня стучали зубы.