Мне еще кажется, что не случайно перед его фамилией не было приставки «заслуженный» или «народный артист», он был как-то чист перед всем этим. Хочется заменить эти приставки на звание «рыцаря баяна». Мне уже довелось возвести в сан рыцаря нашей науки (о русских народных инструментах) П.Ф. Покромовича, а теперь вот и Лёню, то бишь Иосифа Пурица. Между ними явно есть общность, та же затененность в признании их заслуг и яркость их достижений.

А теперь о том, что лично для меня значил Иосиф Пуриц. Он повернул мою жизнь в другую сторону. Правда, я сам в немалой степени это подготавливал, но всё случилось неосознанно. Начну с того, что, едва поступив в Гнесинский институт, я уже почувствовал нерасположение к баяну. Даже когда В.И. Федосеев давал программу, мне было как-то всё равно, что он назначит. Приехав домой, я далеко не сразу стал учить назначенное, а став учить, выполнял это как обязаловку. И всё это время, до поездки на первую сессию, сверлила в мозгу мысль, что что-то должно произойти, что упразднит баян и всё, что с ним связано.

Уже позднее, анализируя произошедшее, я понял, в чем дело. Лёня на меня подействовал, если можно так выразиться, отрицательно-положительно. Отрицательно в том смысле, что стало понятно: если я хочу чего-то достичь в музыке, то только не на баяне. Это уже поздно. Надо задействовать какие-то другие свои ресурсы, иначе я буду обречен после десяти лет педагогической работы в каком-нибудь музыкальном училище, условно говоря, точно так же пить водку на рыбалке, как это делает большая часть баянистов-преподавателей.

Положительное же воздействие выразилось в том, что я был готов к изменениям в своей судьбе. Дело в том, что после описанного ранее случая со Второй симфонией Брамса я стал слушать музыку с партитурой в руках. При этом мне, естественно, хотелось знать музыку если не так же, как Вторую Брамса, то хотя бы близко к тому. И за те три года, что у меня были, я как-то в этом преуспел. Не устану повторять: теоретики, слушайте музыку с нотами в руках, просто слушайте, ничего не анализируя, мозг сам всё это организует. Это как раз тот случай, когда количество переходит в качество. И помните, что осваивать музыку следует в юношеском возрасте (так она лучше усваивается), потому что позже, когда вы будете работать музыковедами, у вас не будет ни времени, ни желания это делать.

Я задаю себе вопрос: случайна ли моя встреча с Лёней? Или на самом деле от судьбы не уйдёшь? Но у судьбы есть фамилия. Ведь встретиться с Лёней мне помог Володя Коллегов. Это ведь именно он привел меня на Трифоновку, и если бы не это обстоятельство, я ничего бы не знал о Лёне, а главное, не слышал бы его игру и не знал бы его методы занятий.

Что же дальше? Приезжаю на первую сессию, причем дня за три до ее начала. Поселяют меня жить на легендарной Собачьей площадке, в старом помещении Гнесинского училища. Моим соседом по комнате оказался Толя Артамонов. Разговорились. Он учился в классе Илюхина в институте и уже переходил на пятый курс, когда однажды на уроке не выдержал, хватил балалайкой об пол и вышел из класса, а заодно и из института. Этой же осенью поступил на теоретическое отделение училища имени Гнесиных (заочно) на первый курс и в данный момент тоже находился на сессии.

Узнав о том, что я втайне подумываю о теоретическом отделении, он тут же предложил мне отправиться на урок в училище на следующий день. Нет, я, конечно же, не думал, что когда-нибудь грохну баян об пол, но на урок пошел. Преподаватель Виктор Кельманович Фрадкин не возражал против этого. Диктант я написал первым, и Фрадкин сказал мне, что перевод в теоретики зависит только от моего желания. Затем меня еще послушал Павел Геннадьевич Козлов, который в то время был заведующим кафедрой в институте и отделом в училище, и таким образом я стал теоретиком. Получилось, что у судьбы есть в данном случае три имени: Володя Коллегов, Лёня Пуриц и Толя Артамонов. Только одно непонятно: почему эти три человека вдруг «объединились», чтобы повлиять на мою судьбу.

Итак, в Барнаул я после сессии вернулся теоретиком. Ну и задал же я проблем Д.Н. Волховицкому, который в сентябре на каждом перекрестке всем хвастался, что его ученик поступил в Гнесинский институт! Теперь же Дмитрию Николаевичу приходилось говорить нечто другое или просто молчать.

Надо сказать, что эти 2,5 года, которые мне остались до вторичного моего поступления в институт, проходили под знаком крайнего фанатизма. До чего иногда доходило, показывает следующий случай. Как-то однажды, будучи на летней сессии, я совершенно не рассчитал свои финансовые возможности и, накупив пластинок, книг и партитур, вдруг, уже перед самым отъездом, обнаружил, что оставил на дорогу самую малость, которой хватило только на две бутылки кефира и две булочки. А ехать на поезде надо было трое суток. Со всей беспечностью молодости я надеялся, что авось как-нибудь доеду. Доехать-то я доехал, только дойти не смог. Метров за двести до дома рухнул без сознания на землю. Очнулся от нашатыря, это медики подъехали на «скорой помощи». Мне тут же сделали соответствующий укол. За это время собрался народ, и я помню, как какая-то бабушка, вздохнув, сказала: «Совсем заучился, бедняга». Дело в том, что при мне были чемодан, сумка, а за спиной перевязанные ремнями стопки книг и партитур, которые были видны. После укола я окончательно очнулся и с помощью местных жителей добрел до дома.

Конец ознакомительного фрагмента.