На первый взгляд, Владимир Корсаков - классический столичный повеса, просиживающий дни в модном кафе "Доминик". И лишь немногим известно, что представитель старинного дворянского рода является сыщиком, которому под силу раскрыть самые загадочные преступления, совершенные преступниками, что заключили союз с потусторонними силами. Ему предстоит отправиться в погоню за художником, рисующим проклятые портреты, в городок, охваченный библейских масштабов ненастьем, где неясный ужас сводит горожан с ума, на отвесной скале мрачно возвышается старая церковь, а леса скрывают усадьбу зловещих помещиков. В Петербурге он раскроет тайну ритуала, во время которого из особняка в центре столицы бесследно исчезли семеро медиумов. А в канун Рождества его ждет Москва, где в заснеженном военном училище совершено убийство в запертой комнате, а по заросшему старому парку и безлюдным коридорам рыскает мстительный призрачный юнкер.
Часть 1 «Дело о проклятых портретах»
I
21 июля 1880 года, ночь, борт парохода “Княжич”, верховья Камы.
– Разверзлись Есе источники великой бездны, и окна небесные отворились, и лился на землю дождь сорок дней и сорок ночей. 1
Бубнящий голос набожного старика оторвал Корсакова от размышлений. Молодой человек недовольно посмотрел на причитающего соседа по каюте, взял плащ и вышел на палубу. Приходилось признать, что причины для молитв у старика имелись – необычайный ливень накрыл пароходик вскоре после отхода из Перми, и непогода лишь усиливалась по мере их плаванья на север. Крепкое и ладное судно товарищества братьев Каменских качало столь нещадно, что Корсакову пришлось схватиться за перила, чтобы не перелететь через них и не сгинуть в бушующих водах Камы. Стоило ладоням коснуться деревянных поручней, как в глазах помутилось, и он увидел…
1
Быт. 7:11
Та же палуба. Тот же пароход. Погожий летний день. Человек, глазами которого Корсаков смотрит на мир, бегло окидывает взглядом свое отражение в блестящем на солнце иллюминаторе. Он не похож на Владимира – незнакомец чрезвычайно высок и красив особенной, дьявольской, красотой. Щегольский темный сюртук облегает фигуру, а бороду и длинные, черные, как смоль, кудрявые волосы легонько треплет ветер. Человек переводит взгляд с иллюминатор на нос корабля. Там, впереди, среди заросших густым лесом холмов, приютился городок, упрямо карабкающийся вверх по отвесным скалам. Над городом нависает утес, увенчанный исполинскими валунами и старой деревянной церковью. Немногочисленным пассажирам, вышедшим на палубу, неведомо то, что открылось незнакомцу – камни говорят с ним. Манят его. Повинуясь минутному импульсу, человек в черном сюртуке понимает – он должен сойти на берег
Видение покинуло Корсакова так же быстро, как налетело. Ночь, непогода и застилающие глаза потоки дождя скрывали берег из виду, но сомнений не оставалось – он стоит сейчас на том же месте, где стоял человек в сюртуке, и пароход подходит к той же пристани. А значит, погоня Корсакова близка к концу. Вот только… Телеграфа в этом городишке наверняка нет. И что делать теперь? Не получилось ли так, что задача окажется для него непосильной?
Он вернулся в каюту и, под немигающим взглядом старика, собрал свои вещи, особо убедившись, что револьвер надежно спрятан на дне дорожной сумки. Пароход причалил полчаса спустя.
– Постойте, – уже собравшись покинуть каюту, Корсаков услышал надтреснутый голос. Сосед смотрел на него слезящимися старческими глазами. – Не знаю, что за нужда выгоняет вас в эту дьявольскую ночь, но смею надеяться, что вас ждут дела праведные. Храни вас Бог, – с этими словами старик перекрестил его. Молодой человек не нашелся с ответом, молча кивнул и вновь вышел в непогоду.
Корсаков оказался единственным пассажиром, сошедшим на берег, и вообще единственным человеком на пристани. Ни рабочих, ни извозчиков – казалось, все живое спряталось под крыши от ветра и потоков воды, льющих с небес.
Городишко был захудалым, что для такого медвежьего угла и неудивительно. Жителям хватило усилий (или средств) замостить только одну улицу да центральную площадь, где стояли немногочисленные кирпичные дома, и теперь поселение расплачивалось за беспечность. Бегущие вверх по склону улицы превратились в бурные грязные реки. Кое где потоки были столь могучими, что увлекли за собой несколько изб, превратившихся в печальные груды бревен у подножья холма.
К моменту, когда Корсаков оказался на главной площади, он промок до нитки и был покрыт толстым слоем грязи. Владелец единственной в городе гостиницы, открывший ему дверь после двух минут безуспешного стука, мог бы принять его за отрывшегося из свежей могилы покойника. К счастью, две четвертных, как и ожидалось, сняли все вопросы, и гость с величайшим пиететом был препровожден в “лучший номер”, который, на взгляд Корсакова, не сильно отличался от худшего, но, по крайней мере, давал крышу над головой. Путешественник скинул с себя мокрую и грязную одежду, переоделся в чистое (в комнате было необыкновенно холодно для середины лета), проверил кровать на предмет клопов (насекомых не заметил, но веры в условия проживания ему это не добавило) и улегся спать. Снились ему валуны, нависшие над городом, и исходящий от них отвратительный шепот на неведомом языке.
II
Два месяца назад, Санкт-Петербург
Катеньке не спалось. Огромный дом, столь теплый и знакомый ребенку, в последние несколько недель стал чужим и пугающим. Maman отпустила всех слуг, кроме кухарки и дворецкого, да и те выставлялись за дверь, стоило огромным часам в холле пробить семь вечера. Коридоры, некогда освещенные яркими свечами, стояли темными. Привычный шум засиживающихся до утра гостей сменился свистом ветра в дымоходах, да стонами старого опустевшего особняка. Мамина комната, в которой холодными ночами всегда горел камин и пахло свежими цветами, превратилась в мрачную пещеру, которой избегала и Катенька, и немногие оставшиеся слуги.
Их особняк изменился не сам по себе – он угасал вместе с маменькой. Самая красивая и ласковая женщина на свете, даже поглощенная работой по дому или организацией званого вечера находившая время сказать Катеньке доброе слово или нежно взъерошить волосы, куда-то исчезла. Вместо неё в пещере обитало злобное и раздражительное привидение, худое и изможденное, проводящее каждую свободную минуту перед висящим на стене портретом. Катенька несколько раз пыталась поговорить с ней, разрушить наваждение, вернуть обратно родного и доброго человека. Последняя попытка закончилась пощечиной, сбившей девочку с ног. Искаженное злобой лицо, окаймленное редеющими сальными волосами, приблизилось к Кате, обдало смрадным дыханием и прошипело:
– Пош-ш-шла вон!
Сегодняшняя ночь была самой страшной за несколько недель. За окнами бесилась гроза. Ветер в дымоходах выл, словно в страшных книгах из маминой библиотеки, которые Катеньке по возрасту не полагалось читать. Но к раскатам грома, барабанящему по стеклам дождю и свисту ветра снаружи добавился еще холодящий жилы звук внутри дома. Катенька с головой спряталась под одеяло, но отгородится от него не удавалось. В доме кто-то плакал.
Меньше всего Катеньке хотелось выбираться из постели, ставшей единственным островком, где она чувствовала себя в безопасности. Но мама воспитала её смелой девочкой, напутствовав: “Если человек нуждается, и в твоих силах помочь ему – нет в мире такой причины, что может заставить тебя пройти мимо”.