Уроки лишнего и нужного

С некоторой условностью – малая проза, в прямом и переносном смысле слова. Перо в руке автора щупает, пробует, внимает слогу и букве с их игрой полутонов. Образ рождается из глубины слова, и лаконичность миниатюр – летопись мгновений – должна бы помочь встрече с читателем, или дробность текста, пестрота сюжетной мозаики, неяркость посыла способны оттолкнуть?

Намек на сюжет случается после точки в конце, в подтексте, в улыбке можно «домыслить». Слова умеют быть интригой: «бизнес-линч», «рецедевица», «проспект Нуворишский»… Нимб художественной сути, что витает вокруг предмета, обнаружим в этот миг: березовый лист веника на мокрой груди – медаль «За отвагу» на полке. Найдем семь нот для строчек. И строку в проходе между креслами самолета: рука с псориазом развернула «Фигаро».

…домашняя или дворовая; возле взрослых и детей; кошек, попугаев, черепашек… Нравы и характеры лающих, лохматых, лопоухих… Истории их смешные или грустные – для нашей повести

…Где котята вякают в сумке, птица пискнет.

У мальчишек клетки с живым товаром, голубей прячут на груди.

Пока шарил мелочь и разглядывал – счастливый ли билетик – приехали. И тут, сразу… кошки.

«Сиамские» в розницу: двадцать пять.

Пустыми, словно, выцветшими, глазами дорогие кисы в упор тебя не видят, смотрят в вечность.

Простые оптом: рубь пара.

Тут еще, как бы, не рынок, даже не «птичка», скорее «рыбка», царство Нептуна, разнесенное в банки, баночки, большие и малые аквариумы.

Сосуды на земле, в руках, на шее через ремешок, как фотоаппарат. Черви спутаны в красноватый клубок и хозяин рыбьего корма поглаживает кишащую массу, запускает пальцы – нежно, будто в загривок любимого пса.

Собаки, оказалось, вообще за другим забором.

Гавкают, скулят, или понуро молчат, устало, от мельтешения наших ног.

Породу щенячьего товара определить затруднительно.

Но хозяин охотно объясняет: «Лайка»…

Может, от «лай-ять»?

Наконец, вот, чистопородные «дворяне» – черные кобельки дремлют в хозяйственной сумке.

Разбудили, достали – покрутился и лег на землю мелко дрожать, не желая демонстрировать свои стати. Другой принялся бегать вокруг ног хозяина, мотать тонкий поросячий хвостик, черные глазки весело блестят.

Поднял его, а к высоте не привык, тревога в глазах.

Но в следующее мгновение хвостик ожил, лизнул ладонь – познакомились.

От темной шерстки – «Темка», билетик вышел счастливый.

Черная собака несется, не видя округ.

Надеясь на «да», нюхает асфальт… «нет».

Крутится, вертит голову.

Обратно бежит.

Снова стоит.

Потеряла хозяина?

Тащится за прохожим.

И назад – за женщиной…

Увязалась с дорожными рабочими в оранжевых куртках.

«За кем-то идти, а то горе», – поскуливает тоскливо, отвечает сочувствующим взглядам и словам…

Пушистый шар подкатил, и девочка отдала пирожок – не взглянул на угощение, нос в сумку, где мясо.

Так и шел за ней к дому.

И стал Диком – волчонок, маленький и дикий.

У крыльца, в сугробе, черный пес, кто Угольком, кто Цыганом кличет.

Спина вихляет, хвост мотается, а зубы скалит фальшивая улыбка – здороваюсь прохладно, голосом, не подавая руки. И боком, не оступиться в сугроб на тропке, расходимся.

Пса словно душат – отпускают, снова душат, и он хрипит в этих паузах – лает…

Рыжие кудряшки Жю, светлые Ли.

На «ЖюЛи» подымают обе морды.

Встречных приветствуют звонко и небрежно, на бегу, как дети, взрослых и неинтересных персонажей.

Носятся за птицами, тянут за собою миниатюрную сеньору – искусственный мех короткой шубки, зеленое трико.

Колченогого песика звали «шериф», с большой буквы, другого имени не получил.

Не приписан какому двору.

Знал, где кормят, а подкармливали все, много ли малому надо.

Незнакомого не облаивал.

Заходил с тыла, трусил позади, вынюхивал.

Вставал на пути и с достоинством тявкал.

Будто документ требовал предъявить.

Человек улыбался, что-то ласково произносил – «паспорт» был в порядке…