– Вы желали видеть леди Гариссон? – сказал господин с необыкновенной выдержкой, отнюдь не дав понять Варгину, что замечает его неловкость. – Позвольте узнать, с кем имею честь говорить?

Варгин на этот раз попросту, без ломания поднял свою шляпу.

– Я – Варгин, художник, и желаю видеть госпожу леди Гариссон, чтобы передать ей очень важные бумаги.

– В таком случае передайте их мне, – проговорил господин. – Я – управляющий леди и поверенный в ее делах.

Обходительность управляющего успела уже ободрить Варгина и вывести его из смущения.

«Ну, брат, шалишь! – подумал он. – Попасть на эту яхту и ничего не увидеть на ней – нет, не на того напал!» – и он, нахмурив брови и вскинув плечами, деловито и твердо ответил:

– К сожалению, я могу передать бумаги только в собственные руки госпожи леди Гариссон. Впрочем, может быть, теперь еще очень рано и она еще спит, в таком случае я могу приехать позже!

– Нет, – возразил управляющий, – леди имеет привычку, находясь на яхте, вставать в шесть часов, и если вы настаиваете, то я могу доложить ей о вас.

Варгин, обретший уже обычную свою развязность, сказал:

– Пожалуйста!

Управляющий повернулся и, легко скользя по вылощенной, как зеркало, палубе, направился к кордовой части яхты, где виднелась фигурная золоченая дверь в высокое ютовое помещение.

Через несколько мгновений из этой двери, вышел окутанный белой чалмой и белым с красивыми складками плащом высокий, стройный босой индус, поклонился Варгину по-восточному, то есть приложив руку ко лбу, и красивым движением показал на дверь, приглашая его войти.

«Вот оно, самое интересное!» – подумал Варгин и вошел.

На палубе все было превосходно, необычайно чисто и красиво, но все-таки это была обыкновенная палуба богатого и роскошного судна, какие случалось видеть Варгину. Зато помещение, куда он вошел, переступив порог золоченой двери, было так великолепно, что Варгин не только никогда не видал, но и не мог даже вообразить ничего подобного.

Это была не комната, не каюта, даже не помещение, а просто какая-то сказочная греза, где разбегались глаза и стирались очертания пространства, потому что с первого взгляда не было заметно ни стен, ни пола, ни потолка, ни окон. Все это были ковры, драпировки, какие-то причудливые колонки, золотая резьба, бронзовые украшения, хрусталь и самоцветные камни. Свет проникал неизвестно откуда и разливался мягким розовым потоком.

Варгин, как был, так и остановился, разинув рот от удивления.

Первое, что бросилось между прочим ему в глаза, был большой гобелен с вытканной на нем картиной, изображавшей голую Цирцею, обратившую своих поклонников в свиней. Огромная резная курильница дымилась необычайно приятным одуряющим ароматом. Мало-помалу, ослепленный сначала, Варгин стал различать очертание отдельных предметов: диван, покрытый индийской шалью, с вышитыми шелками подушками, венецианское зеркало в хрустальной раме, серебряные и золотые кубки, мраморную статую с корзиной на голове, полной благоухающих цветов, обложенный перламутром столик с кальяном, потом еще диван, табуреты, покрытые кружевом, старинные баулы с каменьями.

И вдруг среди всей этой роскоши и великолепия раздался гармонический певучий голос, произнесший приветствие на непонятном Варгану языке. Казалось, звуки были еще тем обаятельнее и таинственнее, что он только слышал их, но не понимал их значения.

В рамке бархатной драпировки, которую, раздвинув, приподнял и, почтительно склонясь, держал управляющий, показалась женщина удивительная, прекрасная, величественная. Варгин в первую минуту подумал, что перед ним чудное видение, а не живая, простая смертная. Впрочем, если даже она не была видением, то и не могла быть обыкновенной смертной. Такого стана, такого лица, улыбки и таких глаз у обыкновенных людей не бывает.

– Да что ж это такое, что ж это такое, наконец! – вслух шептал Варгин, глядя, совсем обезумев, на женщину.

Она не была похожа на всех, даже самых красивых женщин, виденных Варгиным когда-либо до сих пор. Большинство пудрило волосы, отступив от старинной моды белых париков, но не расставшись с нею окончательно; у этой волосы были рыжие, ярко огненные и, вместо того чтобы быть поднятыми, ниспадали волнистыми локонами. Черные, прямые, строгие брови и черные же, как вишни, большие глаза не соответствовали цвету волос, но как бы именно вследствие этого еще более поражали и притягивали к себе. Лицо нежно-белое, оттененное румянцем, дышало энергией. Черты его, правильные, определенные, были классически красивы. Одета она была в платье тоже совсем особого покроя, подходящее больше к одеянию богинь, изображаемых на Олимпе: какая-то легкая пурпуровая материя лежала воздушными, причудливо изломанными складками.

Варгин был не только по своему ремеслу, но и по своей природе истинный художник, способный на быстрое, как вспышка пороха, увлечение. Ему, бывало, случалось любоваться до самозабвения красотой вечерней зари, восходом солнца, синевою дали, он чувствовал прелесть ясного звездного неба и всего прекрасного, что есть в мире, и мог и умел наслаждаться созерцанием этого прекрасного.

Теперь, при виде красавицы леди, он пришел в такой восторг, что, не зная, чем и как выразить его перед нею, опустился вдруг на колени. Ноги сами собой подогнулись у него. Он не соображал уже, что делает. Управляющий что-то говорил ему, и хотя произносил русские слова, – Варгин не понимал их. Он видел только ее, леди, перед собою, и только она занимала его.