– Все это так хорошо, что даже не верится,- сказал я, стараясь придать своему лицу восторженно мальчишеское и немного смущенное выражение.- Не знаю, как вас и благодарить.

– Остается покончить еще с одним делом,- сказал он.- И если вы откажетесь, считайте, что нашего разговора не было. Это и так уж тянется слишком долго.- Он нахмурился.- Ну и выдержка же у вас, черт возьми. Как вспомню, так, кажется, и свернул бы вам шею.

Он снова умолк. Через минуту я не выдержал.

– Я могу что-то предпринять, только если вы скажете мне, в чем дело,- сказал я.- Я не умею читать мысли.

– Порвите с Элис Эйсгилл. Тотчас же. Я не потерплю, чтобы моя дочь продолжала страдать. И я не потерплю, чтобы мой зять фигурировал в бракоразводном процессе.

Во всяком случае, не из-за этой старой потаскухи.

– Я уже порвал с ней. И вы могли бы не употреблять подобного слова.

Он внимательно посмотрел на меня, сузив глаза.

– Я употребляю те слова, какие считаю нужным, Джо. Вы не первый молодой человек, с которым она спала. Это всем известно…- Я вдруг вспомнил, вплоть до мельчайших интонаций, шутку Евы о «Молодом Вудли»…- Нет такого красивого парня, которого она бы не приветила. У нее есть приятельница, какая-то старая развалина, которая предоставляет к ее услугам свою квартиру… Джек Уэйлс…

Во время налета на Кельн штурман бомбардировщика получил в лицо полный заряд зенитки. Я говорю «заряд» потому, что так яснее; на самом же деле это был кусочек металла величиной в два квадратных дюйма – но он выбил ему оба глаза и сорвал переносицу. Когда это случилось, он сначала только ахнул, а потом сказал:

«Нет, не это, нет!»

Вот что сказал я, когда Браун произнес имя Джека Уэйлса и, заметив, что удар попал в цель, поспешил воспользоваться этим.

Было все: было рукопожатие, был разговор о контракте, было проявление терпимости («Все мы в молодости легкомысленны!»), была лесть («Вы именно такой молодой человек, который нам нужен. Наверху всегда есть место для достойных»), была строгость («Завтра же повидайтесь с ней и покончите раз навсегда; я не потерплю проволочек»), был коньяк и сигары, был «бентли», на котором меня подвезли в Уорли, и я на все отвечал «да», и, судя по выражению лица Брауна, это звучало вполне убедительно; но про себя, словно тот сержант, пока морфий не заставил его замолчать, я снова и снова повторял все те же слова потрясенного изумления и боли.

Это произошло сентябрьским вечером, в восемь часов. На облачном небе полосы глубокой синевы чередовались с меднокрасными и отливающими багрянцем. Местом действия была гостиная Элспет, и я сказал Элис, что все кончено, стоя на коричневом пятне в центре ковра, лежащего перед дверью в коридор. Пятно это было мне хорошо знакомо: как-то вечером, незадолго до рождества я пролил там шерри брэнди. К тому времени, когда я кончил объяснять ей, что не люблю ее, я мог бы нарисовать цветную карту этого пятна и всего, что его окружало, вплоть до последней извилины на нелепом золоченом стульчике рядом.

Я не решался смотреть на нее и не хотел подходить к ней. И все-таки, конечно, посмотрел. На ней было черное шелковое платье, жемчужное ожерелье и кольцо с сапфиром на правой руке, которого раньше я никогда не видел. Опущенные руки были судорожно сжаты, а тщательно наложенные румяна выступали на щеках двумя резкими пятнами. На этот раз от нее пахло не лавандой, а крепкими, как мускус, духами, в которых было что-то звериное – так, казалось мне, должен пахнуть только что выкупанный тигр, если кому-нибудь придет в голову купать тигра.

– Значит, ты решил порвать со мной, Джо? – Ее губы едва шевелились, и дышала она очень часто.

– Я люблю Сьюзен.

– Весьма разумно с твоей стороны.

– Можно было бы не иронизировать.

– Я не иронизирую. Я только удивлена. Быстро же ты изменился. Давно ли ты…

Она подробно описала все, что мы проделывали в Дорсете, простыми и точными словами, произнося их холодно и сухо, словно речь шла не о ней.

– Для тебя это прошло совсем бесследно, не правда ли? В этом участвовали только наши тела, твое – молодое и мое… мое старое, для которого все уже в прошлом.

Почему ты прямо не скажешь, Джо, что мне тридцать четыре года, а ей девятнадцать, что тебе нужна молодость, свежесть и здоровье? Пусть так. Мне следовало бы знать, что это неизбежно, но почему, ради всего святого, ты не можешь быть честным?

– Не в этом дело,- устало сказал я.- Я по-настоящему любил тебя, но теперь не могу. И не будем больше говорить об этом.

Я не мог сказать ей о Джеке Уэйлсе – теперь это уже не казалось таким важным.

Мысль, что однажды она была близка с ним, именно с ним,- на той самой постели, которую я столько раз делил с ней, всю ночь не давала мне спать. Но теперь, когда мы были вместе, это потеряло всякое значение, стало таким же ненужным, как вчерашняя газета. То, что она была с ним близка, только доказывадо ее презрение к нему: она воспользовалась им, чтобы отвлечься от пустоты и скуки – как в минуту уныния мужчина наспех выпивает рюмку виски,- и сразу забыла его. Он был незначительной деталью прошлой эры, миллионов мертвых секунд эры «до Джо», так же как и мои скучные мимолетные приключения в Дафтоне, Линкольншире и Германии относились к эре «до Элис».

– Было бы неразумно продолжать наши отношения,- сказал я.- Так или иначе им пришел бы конец. Ева знает о них, и только вопрос времени, когда о них узнает Джордж. Он слишком хитер, и его самого не поймаешь, а я не намерен быть соответчиком в грязном бракоразводном процессе, и это мое последнее слово, а кроме того, я не хочу, чтобы меня выгнали из Уорли. И на что мы будем жить?

Ее рот искривился.

– Ты не очень-то смел.

– Рыба ищет где глубже, а я – где лучше,- сказал я.

Она тяжело опустилась на ближайший стул и прикрыла глаза рукой, словно защищаясь от беспощадно яркого, направленного в лицо света.