Как-то наивно спрашивать о чем-то подобном, об этом пустяке на фоне всего, через что мы проходим. Но Мэй Пирсон — прекрасная женщина, и я не хотела бы проявить неуважение к ней, даже если мне отчаянно нужен душ.

— Западное крыло дома — мое. Она редко туда заходит, даже не узнает, что вы здесь.

Машина подъезжает к дому и плавно останавливается, прежде чем он ставит ее на стоянку. — Она... — Я сглатываю, глядя на него.

— Она знает, кто я?

Он знает, что я имею в виду. Я не спрашиваю, знает ли она, друзья ли мы, я спрашиваю, знает ли она, кто я для их семьи. Девушка, которая отправила Генри Пирсона в тюрьму, ее сын, и которая выжила, чтобы рассказать о смерти моей матери.

— Да.

У меня нет времени реагировать или задавать дальнейшие вопросы, потому что его стройные ноги вылезают из машины. Думаю, что мне больше нравится язвительная, саркастичная, постоянно перебивающий меня Тэтчер, чем этот сухой, прямолинейный человек.

Его неподвижность выбивает меня из колеи.

Истощение душит меня, мои кости болят, когда я тянусь к ручке двери, но едва могу открыть ее. Мой адреналин сильно упал, оставив меня слабым.

Драйв голода, желание, которое подпитывало мои силы, исчезло, отступило, спряталось в темной пещере моей души, где спал сытый и довольный. Оно оставило меня справляться с последствиями в одиночку. Чувствуя себя пустой и потерянной.

Вот в чем проблема. Когда все успокаивается, гнев и потребность причинить вред исчезают, эмоциональная боль все еще живет. Она все еще дышит и существует внутри меня, как вечная открытая рана. Всегда кровоточит.

Убийство его подпитывало желание убивать.

Это не исцелило рану.

Это не избавило меня от воспоминаний об их руках на мне или звуках их голосов в моем ухе, не избавило меня от жжения в груди от недостатка кислорода. Моей мести было достаточно, чтобы обуздать жажду насилия и сломанных костей.

Но она никогда не прогонит страх увидеть смерть моей матери или как-то отомстить за ее жизнь. Я сделала это, потому что они заслуживали расплаты за содеянное, но это ничего не изменило.

И никогда не могло ничего изменить.

Мои колени шатаются, и я стою на ногах всего секунду, прежде чем тонкая рука Тэтчера обвивается вокруг моей талии, а другая обхватывает мои ноги и поднимает меня с земли.

Одним элегантным движением я оказываюсь в его объятиях. Прохлада его тела отгоняет мысли, которые, кажется, пожирают меня заживо, когда в голове пустыня. В его объятиях я не одна.

Я смотрю на его лицо, на его челюсть, и он ничего не говорит, просто несет меня на руках, как будто я ничего не вешу, как будто это обычная вещь, которую мы делаем каждый день.

— Перестань так на меня смотреть.

Я борюсь с улыбкой, бросая взгляд вниз. — Хорошо. — Прогулка к дальней левой стороне дома проходит тихо, я прижимаюсь ухом к его груди, считая удары его сердца. Это идеальный ритм, просто правильное количество давления, устойчивый и здоровый темп. Этот звук успокаивает меня.

У меня очень мало здоровых эмоциональных воспоминаний.

Например, когда люди чувствуют знакомый запах или вдруг вспоминают неловкий случай в школе, и ты снова и снова чувствуешь стыд. Или, может быть, прилив сил от победы в игре, в которую вы играли. Это более сильное чувство, чем просто воспоминание, которое вы просто вспоминаете. Эти триггеры дают вам возможность снова пережить те случаи.

Но у меня все по-другому. Все мои триггеры связаны с воспоминаниями, которые меня пугают и злят.

Один запах или взгляд, и я снова переживаю самую ужасную ночь в своей жизни. Я больше не в классе и не читаю книгу у себя дома, я в шкафу, снова наблюдаю, как умирает моя мать.

Я смутно понимаю, что нахожусь в классе, что люди могут смотреть, но Генри стоит на коленях над телом моей матери, убивая ее, а я ничего не могу с этим поделать, не могу ни вздохнуть, ни успокоиться. В то время как мир движется вокруг меня. Я заперта в снежном шаре, переживая свою травму.

Единственное, что вытащило меня обратно, единственный человек, который расколол этот снежный шар, — это Тэтчер.

Он ничего не делает физически, но каждый раз, когда он приходит в эти видения, все становится лучше. Когда он входит в спальню моей матери, я забываю обо всем остальном и цепляюсь за него, позволяя его воспоминаниям заставить меня чувствовать себя в безопасности, успокоить меня, пока я не вернусь к реальности.

Для всех остальных он — их худший кошмар, но он всегда пробуждал меня от моего.

Когда мы входим в его дом, там почти темно и я едва могу разглядеть кухню и дорогие диваны в гостиной. Мы поднимаемся по ступенькам, а затем идем дальше. Все вокруг как в тумане, пока он идет по длинному коридору.