А вот бывшему политическому в уголовной зоне устроиться было сложно, приходилось напрягать все оставшиеся силы - как душевные, так и физические, не говоря уже об умственных. Виктор "пахал" в деревообработке, сколачивал ящики под яблоки, вино и прочие продукты. Норму выполнял, но все же чувствовал: если бы не близкий конец срока - плюнул бы на все, побежал бы или.... Что - "или", Шахов и сам не знал, хотя и думал об этом (о чем?) все время перед отбоем.

– Шах!
– крикнули ему из противоположного конца барака.
– Великий русский, блин... этот, физиолог! Шесть букв по вертикали!

"Великий русский блин по вертикали" - мысленно и машинально повторил Шахов, а вслух произнес:

– Павлов.

– Да ну?
– сказали из угла.
– Подходит! И рыба сошлась!

– Какая еще рыба?
– спросил Шахов.

– Да баклан, по горизонтали, тоже шесть букв.

– Баклан - птица... чайка, одним словом...
– начал Шахов.

– Птица?
– перебили его.

Послышались гулкие шаги, и к шаховской шконке приблизился "мужик" Фонтан, ч-ский убивец "по пьянке", очень шебутной и хваткий на любые знания. Черпал он их в основном из ежевечернего коллективного решения кроссвордов, к которому привлекался и Шахов - как "начитанный".

– Ты, Шах, не трекаешь? Правда?

– Что - трекаешь?

– За баклана.

– Зуб даю, - по-блатному сказал Шахов, поднес к губам ладонь с отставленным большим пальцем и сделал резкое движение - будто и вправду выдергивал этим пальцем зуб.

– Да верю...
– пробормотал Фонтан.
– Только вот зачем я тогда на вятской пересылке одному ботанику в нюх дал... за птицу. Рыба, говорю ему, и - все!

– И пингвин, - сказали из угла.
– Тоже рыба.

– Ты заглохни там, дурак!
– возмутился Фонтан.
– А то и тебе в нюх!

По зоновским понятиям это был уже "косяк", оскорбление без правил, поэтому зек Затырин (не фамилия, а кличка), шутивший из угла, решил пресечь Фонтана.

– Дурак у меня между ног. А насчет нюха - давай, пробуй...

Фонтан решительно пошел в угол. Через мгновение там послышалась глухая возня, и в проход между шконками выкатился клубок двух тел, извивающихся и бьющих друг друга руками и ногами.

– Ты не борись, понял! Вставай, баклан, махайся!
– кричал Фонтан, пытаясь вырваться из цепких объятий соперника.
– Чего ты борешься, а?!

Но Затырин, занимавшийся в юности классической борьбой, не выпускал Фонтана, ломал его. Остальные молча наблюдали, не вмешиваясь, ибо таков был закон, порядок.

Шахов все же решил пресечь кровопролитие - пока еще слабое: у Фонтана текла кровь из носа, пару раз сильно прижатого к полу, а у Затырина были разбиты губы с первого удара.

– Хватит, мужики!
– сказал он, подойдя к дерущимся.
– На вас же люди смотрят. Земляки, называется...

Затырин и Фонтан действительно были "полными земляками" по вольной жизни: родились в одном городе Ч. и даже работали в одном цеху на тракторном заводе: правда, тогда не знали друг друга. Но на слова Шахова они не обратили никакого внимания, продолжали месить друг друга на дощатом полу барака.

– Вы ж русские люди!
– заорал Шахов. И добавил: - Век свободы не видать!
– хотя и не был склонен употреблять жаргонные выражения, обходился нормальным языком.

У Фонтана взыграла совесть, хотя и отвечал он всегда насчет нее, совести, по-зековски: мол, там, где совесть была, нынче ... вырос. Было в этой поговорке нечто фрейдистское.

– Да отпусти, отпусти!
– заорал Фонтан на Затырина.

– А биться будешь?

– Мы ж русские люди, а туда же, колотим друг друга. Слышал, что Шах сказал?

– А что Шах, авторитет, что ли?
– заворчал Затырин, все же отпуская Фонтана.

– Кто вам воще авторитет, рожи вы беспредельные?
– послышался голос вошедшего в барак Рыжика.
– Устроили бойню, балбесы, шоркаетесь по полу как тряпье, весь бутор на себя собрали, шныря без работы оставили!

Рыжик легонько пнул Затырина носком утянутого и начищенного до блеска "блатного" ботинка.

– Рыжик, зачем ногой? По масти не положено, по понятиям нельзя, что я, этот, как его?...
– загундосил оскорбившийся Затырин.

По лагерным законам ногами полагалось бить только сук, козлов и петухов, а "мужику" можно было заехать по роже кулаком.

– Да я что, бью тебя?
– засмеялся Рыжик.
– Если я тебя буду бить, дядя с мельницы... А потом, ты ж валяешься, как гнида, на полу. Вставай скорым ходом, борзота.

Затырин встал и, быстро развернувшись, чтобы ненароком не получить от Рыжика достойную мужика оплеуху, отправился в угол к своей шконке. Неожиданно заорал репродуктор; замкнулись от сотрясений драки какие-то неведомые контакты, и из динамика полилась песня - из модных, когда ударные выстукивают в темпе четырехтактного двигателя внутреннего сгорания. Не дойдя до шконки Затырин пустился в пляс. Каблуки его рабочих ботинок выделывали гораздо более сложные узоры, нежели те, что неслись из репродуктора, промежутки разделялись витиеватой дробью, похожей скорее на пение