– Откуда я знаю, что вы там трете?
– сказал он Эльхану, главарю. Вон, сегодня на разводе слышу: шардым бахир галям капитан Петров. Маркидыр оперчасть берды. Что это? Может, нас через это керкуду ментам сдают, откуда мне ведомо? Так что, братан, трите по-русски...

– Нэ всэ знают, - ответил Эльхан, в душе желая мучительной смерти этому жилистому и гибкому блондину.

– А кто не знает - пусть вообще глохнет, понял?

Эльхан гордо кивнул в знак согласия и пошел к себе в отряд - отвести душу на своем родном языке. Уж там-то, в кругу земляков, он назовет этого русского шакала и козлом, и петухом, и маму его припомнит...

* * *

Тузик заваривал для Монгола чифир - вот-вот должны были пожаловать гости: Рыжик из 2-го отряда и Корма из 5-го. Какой-то серьезный "базар" готовился, но Тузик не вникал: меньше знаешь, дольше живешь... А его номер был шестой.

Вода в закопченной кружке закипела, парок пошел вверх столбиком. Пахло хвоей: Тузик, соблюдая свой многолетний ритуал, строго использовал сосновые дровишки. В завхозовской каптерке у него была заготовлена небольшая поленница - носил всякий раз по две-три дровеняки, благо, что их не отметали при шмоне. Тузик аккуратно перелил кипяток в другую кружку, почти белую, затем высыпал чай прямо из пачки в заварочную емкость - на глазок, уверенно - и быстро залил кипятком, и накрыл фарфоровой крышечкой, оставшейся от отобранного ментами чайничка. Как только крышечка прихлопнула кружку, Тузик задул пламя костерка и, шевеля губами, стал считать до трехсот: ровно столько времени заваривалась листовая "индюшка" высшего сорта. На остальные сорта были свои счета. Например, "цейлон" первого сорта выдерживался до пятисот, а любая "грузия" и вовсе доходила до тысячи с лихуем. Впрочем, последнее время "грузию" можно было парить хоть до вечера: чай стал никудышный, фуфло, одним словом... Зато появились неплохие индонезийские чаи, не хуже "индюшки".

"Триста..." - прошептал Тузик, сунул белую кружку в карман "гниды", а закопченную, с чифиром, поставил на левую руку чуть ниже локтя и, придерживая правой, как заправский халдей, быстро пошел в барак.

Рыжик и Корма ещё не появились, на шконке Монгола сидел Ванька Одесса и что-то увлеченно рассказывал "смотрящему". Монгол улыбался и даже хохотнул в одном месте. Одесса, при всей его болтливости, был "мужик-человек", строго придерживался старых традиций, имел за спиной 2 года днепровской "крытки" и 12 лет отсидки за три срока. Одессит он был неподдельный, юмор из него, как говорится, пёр буром. Еще до появления на 7-й Монгола, к Одессе пришли с разборкой "тульские" (кто-то из "семейников" Одессы ударил их землячка). Когда "тульские" встали у шконки, Одесса рывком сел, выхватил из-под подушки топор и, сунув его под нос главному, Жихарю, сказал:

– Сначала несколько слов для прессы, пожалуйста!

"Тульские" отпрянули, а Жихарь, сам не без юмора, засмеялся...

После этого, разобравшись миром, они с Одессой скентовались, чифирили и делили от случая к случаю кусок хлеба, приглашая друг друга на "купеческий" чаек с помазухой и грохотульками, а то и со шматком посылочного сальца...

Что сейчас рассказывал Одесса Монголу - никто не слышал, да и не старался услышать по лагерной привычке: поменьше ушами шевелить. Только барачный шнырь Сопля тщетно пытался, заметая в середине прохода редкий мусор, уловить хоть слово из беседы блатных. Это заметил Гурыч, дельный мужик.

– Ты зачем, сука, ухо оттопыриваешь? А ну, пошел отсюда!
– и Гурыч отвесил Сопле увесистого пинка.

Сопля покачнулся, пытаясь опереться на веник, но равновесие не удержал и упал на бок, свалив ведро с водой, приготовленное для протирки пола. Грязноватая жижа потекла по проходу, затекая под шконки. С одной из шконок соскочил, вихляясь в экстазе возмездия, Васька Рычагов по кличке Механизм и быстро-быстро нанес шнырю несколько добивающих ударов ногами. Сопля тут же затих, в большей степени притворно, нежели действительно потеряв сознание... А Механизм вернулся на шконку и снова уткнулся в книжку словно вставал, чтобы штаны подтянуть.

– Чё там у вас, бойня, что ли?
– почти равнодушно поинтересовался из своего угла Монгол, прервав беседу с Одессой.

– Шнырь базары чекирует! Как придешь с пахоты, так у него сразу уборка... Убирай, гад, пока в бараке никого нет. Дали ему пару раз, Монгол... живой, крысеныш.

– Ладно, - махнул рукой Монгол.
– Ты, Гурыч, скажи завхозу, чтобы шнырь убирался днем, а вечером вообще не показывался.

– Добро, - сказал Гурыч.

Сопля в это время медленно поднялся на ноги. Он, конечно, слышал весь разговор и потому, схватив тряпку, быстро стал собирать под шконками грязную воду. Отжав её в ведро, он собрал свой нехитрый инвентарь и исчез: закрылся в собственной маленькой каптерке возле уборной. Сопле было всего двадцать семь лет, на общем режиме, в Яблоневке под Питером, он начинал "бойцом": раскалывал табуреты о головы бессловесных мужиков, а попав на второй срок, был в "Крестах" опознан одной из своих жертв. Бывшего беспредельщика почему-то пожалели, не стали опускать по полной программе на самый низ, но отколошматили сильно - и вместо погонялова Железяка дали новое: Сопля. Теперь он опасно балансировал на краю пропасти: то хватался за соломинку оперчасти, то наклонялся к самому низу.

Барак продолжил свое привычное бытие. Мало кто любопытствовал, когда били шныря: ему доставалось два-три раза в неделю, не меньше, дело знакомое. Гурыч достал инструмент: взялся довязывать рыболовную сеть для инженера из литейки, тот обещал принести двадцать пачек "индюхи". Рычагов-Механизм одолевал чтиво: ему оставалось тянуть ещё семь с половиной лет, и он надеялся за это время овладеть английским языком. Он уже читал на инглише простые книжки - лишь изредка заглядывал в словарь.

Оперчасть по идеологической инерции не очень поощряла изучение иностранных языков, но запретить не могла: время наступило иное, вольное, уже и крестики не срывали с зековских шей; в зоне выстроили храм имени святого Моисея Мурина, бывшего разбойника; фонтан рядышком; стал приезжать из села Кишкино отец Василий, по мнению Монгола - дельный мужик, хотя, конечно, молодой для "батюшки"... Но после его приездов зона успокаивалась: менты не борзели, суп в столовой становился наваристей, шныря Соплю не трогали аж целых две недели. В общем, отец Василий был поп "в законе", смотрел вместе с Монголом за зоной. Жаль, что приезжал он не так часто, как хотелось бы: зон на Зимлаге было четырнадцать, отец Василий - один. А из Кишкино до Зимлага путь неблизкий: по Электрической просеке, пусть и на джипе, подаренном отцу Василию Коляном Мыло, верст двадцать пять...