Первым в «кондуитский журнал» угодил еще кадетом Петя Серебренников. Случилось это осенью 1872 года. В час досуга по скрипучей лестнице, оглядываясь, Петр поднимался на чердак. Там в укромном месте хранил он журналы, приносимые «с воли». Зажигал огарок свечи и читал, давал читать друзьям. И Миклуха, и Юнг и другие были частыми гостями его угла на чердаке. Прошел месяц, другой — все обходилось. Серебренников старался лишний раз не попадаться на глаза дежурным воспитателям, по сигналу барабанщика спускался к ужину, всегда застегнутый на все пуговицы, старательный, аккуратный… И вдруг, как гром среди ясного неба, — инспектор училища. Можно было бы спрятаться в закоулках темных галерей чердака. Но Серебренников вышел навстречу.

— Ах ты, нигилист чистой воды! — покачал головой инспектор, отбирая у Петра журнал «Отечественные записки».

Перед Епанчиным сразу встал вопрос, где юноша пристрастился к этой литературе? Ответ, думается, дает известный в ту пору писатель П.Д. Боборыкин, учившийся несколько раньше в Нижегородской гимназии: «…я видел большой интерес к чтению. Формальный запрет, лежавший, например, на журналах „Отечественные записки“ и „Современник“ у нас в гимназии, не мешал нам читать на стороне и тот и другой журнал». Видимо, так обстояло дело тогда не только в Нижегородской гимназии.

Теперь Епанчин уже предметно занимался поиском вольнодумцев. Вскоре по ряду косвенных опросов и личных наблюдений ему стало ясно, что в училище тайно существует некий политический кружок. Так что, отдавая приказ «доглядать» за воспитанниками, начальник училища мог поздравить себя: в так называемом тайном обществе состояло более двадцати кадетов и гардемаринов. Теперь перед Епанчиным стояла нелегкая дилемма: докладывать ли о своем открытии наверх или постараться разобраться во всем и разрулить ситуацию самому. Епанчин предпочел второй вариант, о чем вскоре пожалел.

Дело в том, что одновременно с вольнодумским обществом в училище возникло и другое, члены которого гордо именовали себя «бутылочной компанией». Во главе его встал известный любитель спиртного и склонный к подлостям Дюбрейль-Эшаппер Первый, друживший с самим наследником престола.

Обе группы смертельно враждовали, борясь за влияние в гардемаринской среде. Но если «революционеры» первенствовали в учебе, да и в словесных стычках последнее слово неизменно оставалось за ними, то «бутылочники» верховодили в пьянках и в уличных драках с армейскими — юнкерами. Опухшие, с подбитыми глазами «бутылочники» не вылезали с корпусной гауптвахты. Авторитет их резко падал. Наконец настало время, когда редко какой гардемарин стал подавать им руку. Влияние же «революционеров» росло: их отличало за успехи в учебе начальство, к ним прислушивались товарищи, а посиделки в курилке превратились в настоящие сходки. Поняв, что «бутылочная компания» скоро окончательно распадется, Дюбрейль-Эшаппер поймал как-то после вечернего чая гардемарина Хлопова.

— Нигилисты вконец обнаглели, — сказал он, пристально глядя Хлопову в глаза. — Пора бы и на хвост им наступить!

— Пора! — согласился туповатый Хлопов.

— Тогда сделай, что я скажу, — понизил голос до шепота Дюбрейль. — Начинай ходить по вечерам в курилку к нигилистам, и что вредное против императорской фамилии и самого монарха услышишь, мне доноси. А уж я передам твои слова куца следует.

— Боязно что-то, — передернул плечами Хлопов. — Как бы морду за фискальство не набили. У Миклухи с Сухановым кулаки здоровенные!

— Не бойся, — приободрил его главный «бутылочник». — Все останется между нами, а я по выпуску за тебя кому надо словечко замолвлю. Услуга за услугу. Согласен, а?

— Ага! — кивнул Хлопов и поплелся в курилку к «нигилистам».

Забравшись с ногами на подоконник, он принялся напряженно запоминать все сказанное состязавшимися в красноречии гардемаринами.

Вскоре всю добытую информацию Дюбрейль передал своему отцу, а тот напрямую оповестил о творящихся безобразиях в стенах Морского училища жандармское управление. Теперь отвечать предстояло не только самим вольнодумцам, но и капитану 1-го ранга Епанчину, как знавшему, но не донесшему по команде.

* * *

В ночь на 6 февраля 1872 года в корпусе внезапно появился жандармский полковник Левашев. За его спиной хищно блестели примкнутые штыки конвойной команды. Левашев протянул дежурному офицеру лист бумаги.

— Это список бунтовщиков, свивших гнездо в вашем славном Морском училище. Соблаговолите мне их представить! — грозно рыкнул он на перепуганного лейтенанта. — Тащите их сюда по одному!

Заспанных «революционеров» выхватывали прямо с коек и пинками разгоняли по карцерам. Миклуха и Суханов завязали было драку с солдатами, но те, навалившись на них, быстро скрутили бунтовщикам руки.

— Не имеете права! Это незаконно! — кричал Коля Суханов.

— Молчи, морда каторжная, а то счас тебе зубы почищу! — двинул его прикладом в спину краснолицый фельдфебель.

Увидев Владимира, полковник обрадовался, как сыну родному.

— По стопам старшего братца своего идете, юноша, смотрите, наплачетесь!

Еще вчера шефу корпуса жандармов Шувалову поступил донос, в котором указывалось, что в Морском училище существует разветвленная организация заговорщиков, «вынашивающих планы ниспровержения правительства и существующего порядка для того, чтобы освободить народ от угнетения, устроить лучшие порядки в России…» Там же были и списки заговорщиков.