Еще десять минут пытки и – Измайловский парк. По бокам замелькали деревья, словно зеленый экран, на котором можно рисовать, творить, что хочешь. И воображение Крапивиной вытворяло разное. Образы с недавних рекламных плакатов преследовали девочку по пятам. Они прятались среди кустов и в кронах деревьев, словно нимфы и сатиры. Они были вопиюще распущенными. И притом самым подлым образом. Они были униженно распущенными. Их полу-животное состояние доставляло им главнейшее удовольствие.

Поведение этих существ особо пугало потому, что оно не было продиктовано необходимостью. Таня много прочла слезливых историй о девушках, вынужденных торговать собой из-за крайней нужды. Но эти опускались до такого состояния просто ради внимания, популярности.

Таня резко затормозила, чуть не наехав на зазевавшегося голубя.

– Будь аккуратней! – бросил ей Широков. Кажется, это относилось не только к птице. Он ее понимает, но молчит. Почему Владимир, как то положено судом, не утешит ее, не переубедит, указав на светлые стороны сегодняшнего дня. Но, напротив, он нем, у него нет ничего, кроме: не сердись! осторожней! не думай об этом!

– Ты же мой опекун! – внезапно выпалила девочка, чуть не врезавшись в переднее колесо Владимира от избытка чувств.

– Да, но тебе уже есть четырнадцать. А значит, ты теперь не под опекой, а на попечительстве, – урезонил Широков.

– О, то есть ты теперь мой попечитель? – сощурилась девочка. Она давала себе зарок не ссориться с ним, но сейчас была словно одержима.

– Формально – да. Но ты можешь и дальше звать меня опекуном, – Владимир старательно поддерживал спокойно-добродушный тон. По его лицу или голосу трудно было определить, надоела ли ему чужая девочка. В принципе он мог в любую минуту отправить ее в свободное плавание. И тогда Таня уж точно потонет в своих болезненных фантазиях, распущенные нимфы обратятся в кровожадных вампиров. – Я даже могу удочерить тебя, если хочешь, – неожиданно прибавил Широков.

Таня чуть не выжала тормоз и не кувыркнулась вперед от удивления. Уж этого в подобную минуту она никак не ожидала. Неужели Владимир всю оставшуюся жизнь хочет выслушивать ее возмущения по поводу современной рекламы и ее разлагающего влияния на несозревшие умы? Таня ответила не сразу.

– Раньше я не чувствовала подобного, но сейчас я ощущаю, будто мне на свете выделено слишком мало места – некуда наступить, – в голосе Крапивиной слышалась неуверенность, словно она просила о помощи, не надеясь, что ей действительно помогут. Тане тесно, она задыхается. Два велосипеда съехали на малолюдную дорогу. Крутить педали стало тяжелее, из-под колес ушел асфальт.

– Переключайся на первую скорость, – посоветовал ей Владимир. Его сдержанно-нравоучительный тон гуру придавал каждой его реплике неисчерпаемые смыслы.

– Я специально оставляю третью, – откликнулась девочка, упираясь в педали и работая всем корпусом. – Чтобы ноги тренировать, – в собственных словах Таня тоже почувствовала некий скрытый смысл, который она не вкладывала изначально.

Девочка смотрела по сторонам. Верхушки деревьев сотрясались в беспорядочной пляске. В вышине было ветрено. А вокруг велосипедистов, напротив, царила тишина. Легкие листья и пух не скользили по дороге. Таня вглядывалась в природу в поисках ответов. Она, несмотря на пережитые трудности, верила в мировую справедливость и в то, что всему на свете есть прямое объяснение.

Крапивина запуталась, но вот-вот вселенная подаст ей знак, укажет на спрятанную дверь в лабиринте. Но выход все никак не появлялся. Таня чувствовала себя разрываемой между двумя полюсами: с одной стороны – благородные декабристки, с другой – сочные рекламные чаровницы с гадючьими языками. Крапивина не хотела ответственности первых и унижения вторых. Разве не существует промежутка, где с тебя не просят быть воительницей, спасительницей или взрывной красоткой, глупой блондинкой – а можно быть просто Таней Крапивиной.

Оглядываясь на известное ей по школьным хрестоматиям прошлое, девочка не находила за своей спиной опоры. Татьяна Ларина, тургеневские девушки, некрасовские женщины, работницы Чернышевского – Крапивина не чувствовала себя ни одной из них. Прекрасные образы манили ее, они были словно воронки на море, в глубине которых блестит затонувшее золото и кораллы. Подплыв слишком близко, назад можно не вернуться. После знакомства с «Евгением Онегиным» хочется изъясняться онегинскими строфами, после встречи с «Мертвыми душами» – сложными гоголевскими предложениями. Но это все обращается в искусственную паутину, кукольный театр, когда вновь сталкиваешься с реальностью.

Таня пыталась удержаться в этой реальности, но привлекательные образы манили обратно в гениальные художественные миры, прочь от вульгарной действительности. Тем более, действительность пугала Крапивину все больше по мере взросления. Таня видела и против воли впитывала новые образцы поведения для девочек ее возраста. Диснеевские мультфильмы или реалити-шоу в духе «Беременна в 16» – все свидетельствовало о том, что скоро ей предстоит некий судьбоносный выбор: спасение королевства или трудности преждевременного взросления. Постепенно в голове Тани складывалось представление о том, что если она до совершеннолетия не совершит громкого поступка, не отведет метеорит от Земли или не исполнит древнее пророчество, то превратится в одномерную девушку с рекламных щитов.