Домики с этой стороны улицы были неказистыми и обшарпанными: стены заляпаны копотью и сажей, то и дело падала с покатых крыш черепица, норовя рухнуть на головы прохожим. Пьяные вопли надравшихся до полусмерти котов из редких пожухлых кустов потрепанной акации и едва живой жимолости. Да в придачу куда более мерзкий ор налакавшихся людей, составляющих котам негласную компанию. Бесконечные лужи помоев, растекающиеся по некогда белоснежной мостовой, то тухнущие под солнцепеком, то накрепко подмерзающие по зиме опасной коркой гололеда.

Все это стало привычной картиной для этого маленького городка. Трескотня кумушек на лавочке со спицами и снова, снова и снова! Вечные крики главной градоправительницы, едва позволяющие перевести дыхание. Нарастающий гул бегущего поезда, громыхающего своими колесами по железным рельсам и тянущего шлейф смерти и мучительных пыток. В одном только этом стальном треске, изредка приносящем с собой страх и боль, я находила для себя силы жить дальше. Бабушка постоянно толковала мне, что, как только мне исполнится двадцать один, я окажусь в безопасности. Но, к чему это все, я так и не поняла. Возможно, сегодня она мне наконец-то объяснит.

А с парадным фасадом дома госпожи кошатницы дела обстояли совершенно по-другому. Не было там ни намека на мышастый налет, ни обрушивающейся на головы прохожих кровли, ни облупившейся от старости и вечной сырости штукатурки. Были, если выглянуть в окно с той стороны, черные шапки фонарей на витых ножках, торчали прямо над мощеной и ухоженной лужайкой. Богатая парадная лепнина в дорогих деревянных балясинах. Слепящее глаз, пышное убранство здания, белоснежно-мраморные стены в дорогой и изысканной отделке, золотой феникс с рубиновой короной на голове. Да шикарная каменная скульптура грудастой русалки в безумно дорогой заморской эмали. По слухам, хозяйка дома привезла оную хвостатую деву прямиком из императорского сада, когда тот разворовывали королевские захватчики. Смуглый носатый чудак в позолоченном фраке на голое тело, по извращенной моде и вкусу, низко кланяющийся и предлагающий достопочтенным горожанам отведать возбуждающие кровь напитки.

Раньше, когда было все по-другому, в спокойные и размеренные дни, я неторопливо выстукивала по брусчатке мелодичный и звонкий ритм каблуков. Те в свою очередь были украшены крупными клепками и опоясаны кожаными ремешками. Я в порыве скуки пересекала степенную Залису. Покосившийся от времени каменный мост, облицованный тесаными блоками из серого песчаника. Я иногда останавливалась посередине него и смотрела, как неспешно проплывают внизу мелкие суда и небольшие пароходы с громоздкими колесами, которые зачастую были вдвое больше самого корабля. Как дружно налегают на весла заваленных снастями шхун припозднившиеся рыбаки. С какой неохотой тает заходящее яркое солнце, осыпаясь тонкой рябью и сусальной позолотой на дно мутной воды.

Шла неспешно дальше, без приключений добиралась до своего убогого пристанища. К столь позднему времени, уже давно не прогулочному, укутавшись в сумеречные тени, я поднималась по гулкой лестнице и, ежась от холода, старалась заскочить побыстрее домой. Обычно я просто скидывала обувку около входной двери и в старых тапочках шмурыгала на кухню, чтобы затеплить огненный артефакт и подогреть немного воды к ужину. Вот и в этот раз все шло по привычному сценарию, пока я не повернула голову и не наткнулась на потерянное и осунувшееся лицо бабушки, из нее словно все силы выкачали, и она вот-вот в обморок упадет.

– Бабуля, что случилось?

Подбежав к единственному родному человеку, я практически рухнула около ее ног в немой мольбе, чтобы все было хорошо. Бабушка пару раз моргнула почти ослепшими от старости и изнурительной работы глазами и подняла на меня мутный от невеселых дум взор. Она словно только что меня увидела и вообще пока что не могла понять, кто так нагло и вероломно посмел вторгнуться в наш крошечный домик и побеспокоить ее хрупкий покой.

– Одетта…

Не знаю, что именно она хотела мне сказать, но ее голос надломился, дрогнул, словно первый несмелый морозец, и совсем сдался, упав в первое несмелое рыдание. По ее виду я никак не могла понять, что же беспокоит мою единственную родственницу. Тем более, у меня скоро день рождения, а значит с приходом совершеннолетия я смогу устроиться на работу в столице, и мы навсегда покинем этот захудалый город с тираншей во главе.

– Милая моя, на что же я тебя так оставляю, нет житья мне после такого…

– Бабуля, да что случилось-то?

Я прижалась к ее теплым коленям, бережно сжимая в своих ладонях подрагивающие крючковатые пальцы. Не зная, что ее тяготит, мне становилось не по себе, и только близость знакомого человеческого тепла позволяла мне держаться.

– Тебе завтра исполнится двадцать один год, а значит все беды, которых я так боялась, в одночасье обрушатся на наши с тобой головы, дорогая моя.

– Ба, ты чего такое говоришь, – подняла я ошарашенный взгляд, – какие беды? Мы наконец-то можем отсюда уехать и начать новую, нормальную жизнь, в которой не будет сумасшедшей градоначальницы, узких улочек, трупного поезда и еще кучи проблем, от которых невозможно скрыться в этом хитросплетении разрухи. Мы отправимся в большой город, может, вообще в столицу, я накопила немного – нам хватит на скромную комнатку и первый месяц. Это все будет лучше, чем и дальше сгнивать заживо в этом рассаднике смерти и пережитках прошлого.