Слышался шум — слабый как гудение пчел, отдаленно напоминавший приглушенный гул Нью-Йорка, говоривший о том, что вокруг меня живут люди, у каждого из которых есть работа, есть цель, есть своя функция.

А моя функция? Консорт!

Жиголо!<Жиголо — наемный танцор, сутенер.>

Стар, сама не подозревая того, ввела проституцию в мир, который до того её не знал. В невинный мир, где мужчины и женщины ложились в постель вместе только потому, что им этого хотелось.

Принц консорт — не проститутка. У него есть работа, часто очень утомительная — он представляет свою супругу, он присутствует при закладке зданий, он произносит речи. Кроме того, у него есть обязанность быть королевским производителем — следить, чтобы королевская порода не вымерла.

У меня ничего подобного не было. Даже обязанности развлекать Стар черт побери, да в радиусе десяти миль от меня найдется не менее миллиона мужчин, которые с радостью ухватятся за такой шанс.

Предыдущая ночь была плохая. Она плохо началась и перешла в одну из тех утомительных постельных конференций, которые бывают у всех супружеских пар и которые гораздо хуже приличного скандала. У нас как-то был такой очень домашний, какой бывает у тружеников, замученных начальством и счетами.

Кроме того, Стар сделала то, чего никогда не делала — внесла в дом свою работу. В виде пяти человек, имеющих отношение к какой-то межгалактической склоке, я так и не узнал к какой, так как спор продолжался несколько часов, и иногда они говорили на незнакомом мне языке.

Меня они начисто игнорировали, будто я мебель. На Центре людей редко представляют, и если вы хотите с кем-то заговорить, вы говорите ему «лично» и ждете. Если вам не ответят — отходите. Если вам ответят — обменяетесь биографическими данными.

Никто из них ничего подобного не сделал, а уж я и подавно. Раз уж они пришли в мой дом, то это их обязанность. Они же вели себя так, будто это не мой дом.

Я сидел как Человек-Невидимка и все больше распалялся.

Они доказывали что-то свое, Стар слушала. Вдруг она позвала своих служанок, и они стали её раздевать и причесывать. Центр — не Америка. У меня не было причины считать себя шокированным. То, что Стар делала, было грубостью по отношению к ним, она показывала, что относится к ним как к мебели (она, значит, оценила их поведение со мной).

Один из них сказал обиженно:

— Ваша Мудрость, я хотел бы, чтобы вы выслушали нас, как обещали (я расширительно передаю их жаргон).

Она холодно ответила:

— Только я одна могу судить о своем поведении. Больше никто.

Верно. Она могла судить о своем поведении, они — нет. И, подумал я с горечью, я — тоже нет. Я злился на неё (хотя и понимал, что это мелочь) за то, что она вызвала служанок, за то, что готовится ко сну в присутствии этих болванов, и я намеревался ей сказать, чтобы такое никогда не повторялось. Потом раздумал.

Вскоре Стар оборвала их:

— Он прав. Вы — неправы. Так и делайте. Уходите.

И все же я решился затронуть этот вопрос под соусом возражения против приглашения в наш дом «деловых» людей.

Однако Стар нокаутировала меня с ходу. В ту же минуту, когда мы остались одни, она сказала:

— Любимый, прости меня. Я согласилась выслушать этих глупых путаников, а дискуссии длились бесконечно, и тогда я подумала, что дело кончится быстрее, если я вытяну их из кресел, заставлю постоять и дам понять, что мне все это надоело. Я и не предполагала, что они снова сцепятся здесь и что пройдет столько времени, прежде чем я ухвачу смысл разногласий. А я знала, что если перенести дело на завтра, оно опять затянется на долгие часы. Сама проблема очень важна, и оставлять её без решения нельзя. — Она вздохнула. — Но этот ужасный человек… И вот такие пролезают на самый верх! Я даже подумала не устранить ли его физически, а вместо этого пришлось ему же поручить исправление собственных ошибок, иначе та же ситуация могла возникнуть заново.

Я не смог даже намекнуть ей, что её решение родилось просто под влиянием раздражения. Человек, которого она только что осуждала, был тем самым, в пользу которого она вынесла решение. Поэтому я сказал:

— Пошли спать, ты устала. — И сам же не удержался, чтобы в душе не осудить её.

И мы отправились спать. Тут она сказала мне:

— Оскар, ты сердишься.

— Я этого не говорил.

— Но я чувствую. И не только сегодня, и не только из-за этих тупиц. Ты ушел в себя, ты несчастлив.

— Пустяки.

— Оскар, все, что беспокоит тебя, не может быть пустяками для меня. И я ничего не смогу с этим поделать, пока не узнаю, в чём причина.

— Что ж… Я чувствую себя чертовски бесполезным.

Она положила свою мягкую сильную руку мне на грудь.

— Для меня ты очень полезен. А почему ты чувствуешь себя бесполезным для себя? Лично?

— А ты посмотри на эту кровать! — Эта кровать была такой, о которой американцы не могут даже и мечтать. Она делала все, разве кроме поцелуя на сон грядущий. И была, подобно этому городу, очень красива и подобно ему скрывала свой «костяк». — Такое ложе стоило бы на Земле больше, если бы его сумели там соорудить, чем самый лучший дом из тех, в которых жила моя мать.

Стар подумала.

— Ты хотел бы послать матери денег? — Она потянулась к стоявшему у изголовья коммуникатору. — Достаточно ли дать адрес «Военно-воздушная база Элмендорф, Америка»?

(Не помню, чтобы когда-нибудь называл ей адрес матери).

— Нет, нет! — Я сделал знак передающему устройству заткнуться. Ничего я ей не хочу посылать. Её муж получает достаточно, и от меня он денег не возьмет. Не в этом дело.

— Тогда я не вижу, в чём оно. Кровать ничего не значит, значение имеют лишь те, кто в ней лежит. Если тебе не нравится эта кровать, мы достанем другую. Или будем спать на полу. Кровать ничего не значит.