– Ладно тебе, Никит, ну дурачок, он и есть дурачок, чего на него нервы тратить? – гудел здоровенный малый в сером халате, с загипсованной рукой и забинтованной головой.

– Успокойся, Никита, у меня в загашнике пузырь припасен, вечером посидим, по душам потолкуем, – шептал на ухо капитану другой раненый.

Зал гудел, переговаривался, и все с сочувствием смотрели на капитана Суворова.

– Стерва она, замутила мужику голову...

– Да ладно, стерва! Сам он к ней прилип, проходу не давал... про это все в госпитале знали.

– Хоть так, хоть эдак – несчастная любовь получается.

– Ну Васька-то, хрен собачий, зачем их на позорище выставил?

– Говорит, помочь хотел – ишь, добряк нашелся!

Мессинг медленно подошел к капитану, посмотрел ему в глаза. Капитан тяжело дышал, смотрел со злостью.

– Вы меня извините, прошу вас, – негромко сказал Мессинг и вдруг спросил: – Ногу вы потеряли под Котельниковым? Вы танкист?

– Танкист... под Котельниковым... – растерянно ответил Суворов.

Мессинг вдруг протянул руку и дотронулся до лба капитана, подержал секунду.

– Вы чего? – спросил Суворов, дернув головой.

– Держитесь, капитан, – улыбнулся Мессинг. – Она будет вашей женой...

– Да вы чего? – вконец растерялся капитан. – Чё вы мне сказки плетете? Я ж одноногий...

– Настасья будет вашей женой, – повторил Мессинг. – И у вас будет четверо детей.

– Ты понял, Никита? – гоготнул здоровяк с забинтованной головой. – Целый танковый экипаж!

– Я прошу меня извинить, но на сегодня мне хотелось бы закончить наши психологические опыты. Благодарю за внимание. – Мессинг поклонился и пошел по проходу к сцене, поднялся, еще раз поклонился.

Зал, будто проснувшись, разразился аплодисментами. И громче всех отбивал ладони одноногий капитан Никита Суворов.

Мессинг взял за руку Аиду Михайловну, и вместе они медленно ушли за кулисы.

– Товарищ Мессинг, подождите! Товарищ Мессинг! – главврач бросился к проходу, побежал к сцене, на бегу оглянулся и рявкнул: – Хлопайте! Хлопайте!

Главврач тяжело взбежал на сцену и скрылся за кулисами. Зал продолжал дружно хлопать.

Они лежали на кровати в спальне, обнаженные, едва прикрытые тонким одеялом, на тумбочке светил небольшой ночник, а за окном монотонно моросил дождь, и на стеклах искрились мелкие капельки влаги. Мессинг заворочался, и тонко пропели пружины кровати. Приподнявшись на локте, он посмотрел на Аиду сверху, поцеловал ее в нос:

– Я эту кровать скоро выкину. Она мне надоела. Она нам мешает заниматься любовью.

Аида выпростала полные руки из-под одеяла, обняла его за шею и плечи, вдруг сказала серьезно:

– Все собираюсь тебе сказать... все собираюсь и никак не могу собраться...

– Зачем собираться? Говори, и все. Что там у тебя стряслось?

– У меня не будет детей. – Она смотрела ему в глаза. – Я не могу иметь детей...

– Почему? У нас есть отличные врачи. Кстати, наши хорошие знакомые.

– Много лет назад я сделала аборт. Делала подпольно, боялась родителей... и все прошло очень неудачно... Вот с тех пор...

– Это врачи так говорят или ты сама так решила? – спросил Мессинг.

– Врачи... кстати, те самые... наши хорошие знакомые... Вольф, я давно хотела сказать, если ты... если ты решишь бросить меня, ты правильно сделаешь...

– Ты уверена, что я без тебя смогу жить?

– Почему нет? – она слабо улыбнулась. – Тыкрасивый мужичок... в самом соку. Женишься снова...

– Да, женюсь снова... и снова на тебе. – Он вновь поцеловал ее в щеки и в нос, откинул прядь волос со лба, рассматривая ее лицо, будто видел впервые. – Я ведь однолюб, Аида, ты уж извини. И куда я пойду от тебя? У меня ни кола ни двора... В Польше дома тоже нет... Так что, чует мое сердце, будем мы вместе... навсегда, до самой смерти... – И он стал целовать ее в губы и обнимал все крепче и крепче.

Василий лежал в кровати, прикрытый до пояса тонким серым одеялом, и смотрел в окно, выставив перед собой загипсованную руку. В глазах у него стояли слезы.

Рядом двое раненых играли в шашки, азартно переговариваясь:

– Ну, Прохор, один сортирчик я тебе обеспечил. Щас второй соорудим.

– А я вот тута в дамки, во как, а!

– Одна дамка – пустое место! Я тебе щас второй сортирчик обязательно устрою. Люблю я сортирчики устраивать...

Еще на одной кровати лежал раненый с раскрытой книгой в руках и читал, хотя свет тусклой лампочки под потолком едва позволял различать буквы.

Трое раненых спали на своих кроватях. Двое лежали, бездумно глядя в потолок.

– Вот думаю, думаю – никак в толк не возьму, – проговорил один, средних лет, с рыжими усами. – Как же он угадывает-то? Ведь Васька-то ему ни словечка не сказал, он сразу к этой Настасье пошел... Как вот угадал, а?

– А поди знай, – хмыкнул второй, пожилой, с обеими загипсованными ногами. – На то он и Мессинг...

– А все же объяснение-то какое-никакое должно быть? Ведь марксистская наука чего нам говорит? Чудес на свете не бывает. Всему есть научное объяснение... Вот я и думаю, какое тут могёт быть объяснение?