Шрифт:
– Камеры, Пит, сломались ещё в обед.
7.
Как он оказался в Санкт-Петербурге, Питер помнил слабо. Пить Горелик начал ещё в Испании, сразу после выхода из офиса страховой компании. Пил в самолёте по пути в Амстердам, пил в квартале Красных фонарей. В кофе-шопе он загладил кекс с марихуаной отборным голландским нефильтрованным – и всё, провал: кто-то нёс его чемодан; кто-то вёл под ручки на посадку в самолёт; кто-то встречал в Хельсинки, сажал в такси, а затем в туристический автобус; в автобусе какие-то весёлые финны приняли его за русского и накачали пивом; кто-то предъявлял его документы на границе; кто-то (уже в Петербурге) вёз его в микроавтобусе на Московский вокзал и сажал в СВ «Красной Стрелы». Кто все эти люди? В поезде он вырубился окончательно.
Путешественник очнулся на перроне Ленинградского вокзала после того, как его в третий раз спросили на английском:
– Мистер Горелик?
– … Yes.
Спрашивающий перешёл на русский.
– Моя фамилия Иванов. Я сопровожу Вас в гостиницу, а потом – на Белорусский вокзал, до поезда на Минск. Отправление – в 19.53.
Питер вымучил улыбку и произнёс:
– У Вас очень редкая фамилия.
Встречающий улыбнулся в ответ и сказал:
– Я рад, что в столь долгом и бурном пути Вы не растеряли чувство юмора.
– По мне видно, что путь был бурным?
– Да. Вам не мешает освежить себя и костюм. Всё это можно будет сделать в гостинице. Пойдёмте. И наденьте, пожалуйста, маску – сейчас в Москве подцепить коронавирус проще, чем триппер в Амстердаме.
Несмотря на утренний час, город уже увязал в извечной пробке. Автомобиль подолгу стоял на светофорах, разгонялся и снова тормозил; вместо обещанных навигатором одиннадцати минут ехали уже больше получаса. Питер не отлипал от окна: он не был в Москве больше тридцати лет. Старый город умирал, без боя уступая позиции неотвратимо наступающим стекло-бетонным гигантам-уродцам. Впрочем, когда машина свернула на Тверскую, на которой, к удивлению, было свободное движение, Горелик начал узнавать Москву своего прошлого.
Микроавтобус подкатил к оперативно открывшемуся шлагбауму, плавно подъехал ко входу и остановился. Пассажиры вышли из машины по-разному: Иванов бодро выпрыгнул и успел подхватить Питера, чьи ватные ноги, давно не чувствовавшие твёрдой земли, едва не подвели его.
Горелик вновь попытался пошутить:
– Однако, гравитация здесь такая же, как и везде, и совершенно не изменилась, в отличие от города.
Иванов снова легко улыбнулся, не склонный к научным диспутам, взял чемодан гостя и рукой предложил следовать за ним. После кондиционированной прохлады в салоне автомобиля Москва, с её летней бетонной духотой, ударила по больной голове Горелика с силой голландского кексика. Он снова покачнулся. Город его детства – сырой, дождливый и слякотный, вечно пасмурный и тоскливый, весь из серых депрессивных домов, канул в лету. Перемены грандиозные, и Питер не был к ним готов, а к жаре – тем более. Неуверенной трусцой он последовал за Ивановым, перед которым услужливо распахнулись двери.
Родившийся в Москве, хоть и понауехавший, Горелик никогда не был в «Национале». Неожиданное великолепие холла оглушило Питера, мощная роскошь заставляла благоговеть. Среди этого сияния обострённое обоняние, многократно усиленное длительной пьянкой, поверх запахов гостиницы, богатых постояльцев и элитного кофе, распознало знакомый парфюм. Горелик закрутил головой, и в углу увидел небрежно-элегантно развалившегося в кресле Лазара: даже под медицинской маской было видно, что тот улыбается.
– Сэмми!
– Питер!
Горелик со всех ног бросился к другу. Лазар предупреждающим жестом остановил Питера:
– Никаких обнимашек. Только рукопожатие. Соблюдаем ковид-протокол.
Горелик прыгал вокруг компаньона, как маленький ребёнок вокруг новой игрушки.
– Сэм! Сэмми! Дружище! Ты уже здесь! Как ты добрался? Как наши дела? Где установка?
– Все вопросы и ответы – вечером. Тебе надо привести себя в порядок – в таком виде и с таким амбрэ нельзя появляться перед солидными людьми. Поднимемся в твой номер.
– Да, да, конечно. Сейчас, возьму чемодан. Господин Иванов!
Горелик завертел головой. Чемодан ехал на тележке, толкаемой портье, в сторону лифта. Иванов растворился.
– Питер! То-то не так?
– Эээ… Я не рассчитался с господином Ивановым. Сколько я должен?
– Кому?
– Ну, Иванову.
Лазар смотрел в глаза другу и молчал. Горелик понял, что спрашивать о таких мелочах не ст'oит, сказал: «Ага», и последовал за чемоданом. В лифте Лазар произнёс:
– Бросишь вещи в номере, после чего за тебя возьмутся. Сауна, массаж, здоровый сон. Из тебя надо как следует выбить дурь. К отбытию ты должен быть, словно заново родившийся. Нам предстоит титаническая работа. Вечером за тобой заедут. Встретимся у поезда.
Двери открылись на нужном этаже, Горелик вышел вслед за портье, Лазар остался в лифте.
…Вечером, на перроне Белорусского вокзала, благоухающий и отутюженный, побритый и постриженный, Питер, на самом деле, был совсем другим человеком.
––
– Докладывай.
Полковник Некрасов раскачивался в кресле, задумчиво глядя на дымящуюся в пальцах сигарету. Капитан Зиновьев стоял перед столом с раскрытой папкой в руках. В кабинете они были вдвоём.
– Горелик и Лазар в Москве.