Пошёл умываться. Знакомые покосившиеся раковины. Те же, что были здесь в девяностые (или очень похожие). На натянутых от стены до стены верёвках сохла одежда — странная, словно вынутая из бабушкиного сундука, где старушка хранила вещи покойного мужа. Из неплотно закрытых кранов капала вода. Через открытую форточку в комнату проникали трели пробудившихся птиц.

Я подошёл к окну, выглянул на улицу. Понял, что не ошибся: в этом сне я действительно очутился в Зареченске, в студенческом общежитии горного института. И всё же картина, что предстала перед моими глазами, выглядела и знакомой, и незнакомой одновременно. Потому что проспект Ленина за окном смотрелся на удивление пустынным. А тополя под окном казались хрупкими, совсем юными.

— Что за хрень? — сказал я.

Подошёл к раковине, подставил ладонь под падавшие из крана капли. Обнаружил, что вода мокрая — как бы ни по-идиотски это звучало. Сон удивлял своей реалистичностью. Я чувствовал запахи, слышал пение птиц и урчание (своего?) живота, ощущал холодные прикосновения капель воды. Никакой сердечной боли и нытья в суставах. Но языком обнаружил пустоту вместо малого коренного зуба на нижней челюсти.

Посмотрел на осколок зеркала, висевший на стене над раковиной, что у окна (в девяностые его здесь не было). Заглянул в него. Увидел настороженный взгляд водянисто голубых глаз светловолосого паренька. Потрогал нос — парень в зеркале тоже прикоснулся к своей чуть приплюснутой переносице, нервно провёл языком по пухлым губам. Не моё отражение. Но почему внешность того мальчишки в зеркале мне казалась знакомой?

«Александр Усик», — снова мысленно произнёс я, прислушиваясь к тому, какие воспоминания и ассоциации они вызовут. Фамилия нередкая. Мой зам по экономике в Костомукше носил такую же. Мелькали на экранах телевизоров актёры Усики (или Носики?). Слышал про боксёра Усика, вот только имя его я не сумел припомнить. Был ли среди всей той разношерстной братии подобный щуплый индивид?

«А что если я не сплю?»

Я рассматривал крохотную лужицу на своей ладони.

«Что если эта общага мне не снится? Что если и она, и вот эта вода, и эта тощая рука — реальны?»

Вода скатилась с ладони — струйкой стекла в испачканную зубной пастой раковину.

«Если сейчас не сплю где-нибудь в больнице, накачанный лекарствами, тогда… я умер?»

Посмотрел на (своё?) отражение.

Большеглазый паренёк, что в зеркале, не выглядел мертвецом. И не походил на галлюцинацию. Хотя… я понятия не имел, как должны выглядеть навеянные лекарствами галлюцинации.

«Версия со смертью кажется не менее правдоподобной, чем вариант со сном».

Провёл рукой по щекам — почувствовал редкие щетинки, но в мутноватом зеркале их не видел.

«Но если я умер, то у меня странное посмертие, — подумал я. — С другой стороны… а кто знает: какое оно должно быть? Почему бы и не таким?»

Начинала побаливать голова — пусть она и выглядела чужой, но боль ощущалась очень даже своей. Сердце не поддержало головную боль, что порадовало — в этом сне оно меня баловало.

Я снова по привычке потёр грудь. Плеснул на лицо холодной водой — вполне реальной, не иллюзорной. Проглотил несколько невкусных капель. Сплюнул, потёр виски. Парень в зеркале повторял все мои действия. Я подмигнул ему…

И попытался вспомнить, что произошло перед тем, как я проснулся в этом общежитии.

— Здравствуй, Димочка, — сказала Людмила Сергеевна Гомонова, мой бывший институтский куратор. — Вижу, ты не забыл.

Женщина положила на заснеженный постамент две гвоздики — рядом с двумя другими цветками, что я оставил в тени от бюста Пушкина пару минут назад. Принесённые мной цветы успело слегка припорошить снежинками. Снегопада сегодня не было, но в Пушкинском парке не стихал ветер. Гомонова куталась в старое пальто (я помнил его ещё по прошлым нашим встречам здесь же, около памятника Пушкину), от неё пахло плавленым свечным воском и ладаном.

— Не забыл, Людмила Сергеевна. Двадцать пятое января — День студента.

— И дата смерти Светочки.

— Да, — сказал я. — Знал, что застану вас здесь. Ровно в полдень. Как всегда.

Оттянул ворот куртки — сегодня казалось, что тот меня душит.

— Иду сюда каждый год, Димочка. Как ты знаешь. После церкви. Заказывала там заупокойную — по Светочке. Неспокойно ей там. Мается. Да и я тоже. Чувствую, недолго мне осталось сюда приходить: сестрёнка снова сегодня снилась. Звала к себе. Да и возраст уже…

— Какой возраст, Людмила Сергеевна?! — сказал я. — Вы совсем не изменились с нашей прошлой встречи. Всё такой же внимательный взгляд, всё та же ироничная улыбка.

Женщина убрала под платок седой локон, сощурила глаза — вгляделась в моё лицо.

— А вот ты постарел, Димочка, — сказал Гомонова. — Бледный. Краше в гроб кладут. Не пощадила тебя работа. Когда мы виделись в прошлый раз? Лет десять назад?

— Двенадцать. Я тогда разводился с женой.