В пыли не видать ни зги.

Ты, пожалуйста, одного

Особенно береги:

Больше всех других горемык

Он достоин счастливейших дней,

Пусть боль его будет на миг

И не я причиною ей.

СОРОК ПЕРВЫЙ

Сорок первый пошел на круг, спит в салоне один пассажир –

Будто выбрал неверный маршрут и кружил по нему, кружил…

Эх, никак не уйти из сети многокилометровых дорог:

Просыпаться и вновь дремать под водительский матерок.

Сорок первый пошел на круг, на тоннельный мерцающий свет.

В сорок первом ушел на фронт меня не увидевший дед.

Видно, каждому свой Берлин, свой рубеж и свой перевал,

Но я думаю, он победил, чтоб никто больше не воевал.

Сорок первый пошел мне год, а не сделано ничего.

Лишь молчанье кричит в груди, словно колокол вечевой:

Вся-то жизнь на коленях – лежит перечеркнутая тетрадь:

Не создавшему ничего будет подвигом не разрушать.

Всё, приехали. Я схожу. Скоро все, должно быть, сойдем.

Под ногами обмякла пыль. Пахнет ею, чуть-чуть дождем.

Там, под пылью, мое богатство – блики звездного серебра,

Вот и бабушка машет в окно, вот и клен в глубине двора.

ВЕРБНОЕ ВОИНСТВО

Запнулись часы. Завязан рюкзак.

Позывным в ночи – дым окраинных трав.

Можно всё вместить – а можно и так

Оставить, с собой ничего не взяв.

Корешки старых книг прорастают кустом,

Теплится пух нахлынувших свеч.

Я иду и смеюсь, забывая о том,

Что встать нельзя, если прежде не лечь.

Время тихое, год непростой:

Все слезы вовнутрь, ни улыбки вовне.

Стой дозором, вербное воинство, стой,

Пусть земля выздоравливает во сне.

БАЛЛАДА

Где паучьи тенёта из дебрей замшелых веков

Протянулись до нынешних дней и над ними зависли,

Жил колдун, что, играя, смешал языки родников,

Он надолго попутал слова и заветные смыслы.

И устав лепетать о своем, чтоб трещала в ответ

Пустота, – замолчали они, постепенно и каждый.

Среди мусорных чащ родниковый теряется след,

Сам колдун не найдет, а найдет – никому не покажет.

Да и речь человечья с тех пор изменилась сама,

А открыться другому – расстаться с защитной завесой.

…Но сентябрь все так же отчетливо входит в дома,

Простирая границы души до неблизкого леса.

И осмелится ключ отозваться неведомо в ком,

Против чар позовет он на помощь судьбу или случай,

Чтобы песне, понятной любому в лесу городском,

Не смолкать никогда – можжевеловой, вечной, гремучей.

РЕЖУ ВОЛКОВ

Режу волков. Не довышить мне бурых зверей.

Ржавые ножницы чует, сжимаясь, зверье.

Брошу картинку, решив, что не верить верней,

Приговорю без раздумья его и ее.

Пара в заснеженной чаще умрет от руки

И не украсит собой мой мещанский уют:

Нет постоянства – лишь ножницы есть и флажки,

Скалятся волки по-сучьи, а крестики врут.

Где-то, за волком с волчицей, мир сказочно жив,

Пляшет непуганый заяц в лесном терему,

И рука об руку, мерзлую дверь затворив,

Петр с Февронией молча уходят во тьму.

В ней происходит такое, что скачет прицел,

Тупятся ножницы, слышится мат егерей.

Но ни один идиот, хоть бы он и посмел,

Не разлучает прильнувших друг к другу зверей.

Мне говорили, сегодняшний мир не таков,

Незачем сыпать пустые кресты на канву.

Черт с ними. Может быть, я и довышью волков

Дочке своей на венчание, коль доживу.

ЧЁРНАЯ ЯГОДА

Над прерывистой линией берега

Тянет сроки дуплистое дерево,

Прикрывая листвой в солнцепёк

Воронёный блескучий зрачок,

Точно дуло, тяжёлое выстрелом.

Сроки вышли – и вот она вызрела,

Бесполезно не лезть на рожон: