Судорожный всхлип оборвал крик. Герц поневоле отвел трубку от уха, чтобы барабанная перепонка не лопнула. Его обуревали досада, смех, желание заплакать – все разом. Чувствуя, как глаза наполняются слезами, он воскликнул:

– Ты все еще на что-то надеешься, шлюха, мерзавка, стерва!

Некоторое время царила тишина, Герц слышал лишь приглушенное хныканье.

Потом Минна печально спросила:

– За что мне это?

– За то, что ты лгунья, воровка, шлюха и все прочее! – бросил Герц. – Будь проклят тот день, когда я впервые увидел твою мерзкую физиономию!

Всхлипы стали громче.

– Что я сделала, Герц? Что я сделала?

– Ты отлично знаешь что. Завела шашни с бывшим мужем, которого так громогласно обвиняла во всех грехах. Мало тебе обмануть Морриса, ты и меня обманула. Нет развратницы хуже тебя. Обманщица, шлюха, лицемерка паршивая!

Герц услышал стон: Минна хотела что-то сказать, но не смогла. Она плакала в трубку, как ребенок, которого совершенно незаслуженно обидели. Снова и снова повторяла какое-то невнятное слово, будто малыш, едва научившийся говорить. Внутри у Герца все напряглось. Никогда он не слыхал, чтобы Минна так горько плакала.

– Почему ты ведешь себя так, будто сейчас Йом-Кипур? – помолчав, сказал он. – Говори, что хочешь сказать!

– Ах, Герц!

И она заплакала еще пуще, еще громче. Он услышал грохот и звяканье. Видимо, телефон в квартире Минны упал со стола.

Герц окликнул, но ответа не получил. Услышал возню, шум и сдавленные всхлипы. Минна явно пыталась поднять упавший аппарат. Герцу показалось, что слышен и ворчливый голос Морриса.

«Способен ли такой виновный человек, как она, на столь убедительный поступок?» – думал он. Если да, то ложь в тысячу раз сильнее правды. Он ждал, пока Минна не подняла упавший аппарат. Внутри опять забурлило. Ужасный шум. «Опять одна из таких ночей!» – сказал он себе.

Снова Минна:

– Герц, ты еще слушаешь?

Отчаянный крик утопающего или получившего сокрушительный удар.

– Да, слушаю, – отозвался он.

Собственные слова прозвучали в его ушах библейски, пророчески, будто он говорил на древнееврейском и использовал выражение из Писаний: «Хинени – Вот Я».

Минна перестала плакать, но дышала тяжело и шумно. Заговорила она спокойно, хрипло, неторопливо:

– Даже приговоренному дают последнее слово.

– Говори все, что хочешь сказать.

– Погоди минутку. Мне надо перевести дух… сердце… Не уходи, Герц… не уходи, пока не выслушаешь меня. Это мое последнее желание.

– Говори. Только без драматизма!

– Герц, если после знакомства с тобой было хоть что-то с Крымским или с кем-то еще, пусть моя семья погибнет под Гитлером и пусть я никогда не увижу свои стихи напечатанными. Больше мне поклясться нечем… вот и все.

Герц глубоко вздохнул:

– Я своими глазами видел тебя с ним. Кстати, твой муж звонил мне сегодня утром и…

– Герц, это из-за тебя, а не из-за Крымского. Моррис все знает.

– Как?

– Он нашел в кровати твой платок. Ты сам все выдал. Я узнала час назад.

– Какой платок? О чем ты?

– Платок с красной каемкой. Сперва он подозревал Крымского, но утром, когда вы встретились в кафетерии, ты достал из кармана такой же платок, и, увидев его, он вмиг все понял.

Герц не ответил. Загадка вдруг полностью разъяснилась.

Теперь он вспомнил, что Моррис толковал про платок и даже взял тот, который он достал. «Как же я сразу-то не сообразил? – думал Герц. – Ну непроходимый идиот! – Его пронзило унижение, стыд и сознание собственной дурости. – Вот так, наверно, в ином мире раскрываются все тайны».

– Почему ты встречалась с Крымским сегодня вечером? – спросил он. – Я видел вас в отеле «Марсель».

– Ты что, следишь за мной? Я подозревала, что кашу заварил Крымский, и пошла туда выругать его. Он клялся, что знать ничего не знает, и пусть вся брань и проклятия, какие я обрушила на него, падут на Гитлера. Когда я вернулась домой, Моррис все мне рассказал. Он даже показал платок твоей жене, и она подтвердила, что он действительно твой. Все кончено, Герц, все кончено. У меня опять нет дома, нет крыши над головой, нет куска хлеба. Если б ты заколол меня ножом, и то меньше бы мне навредил. Я целый день разыскивала тебя, но ты пропал без следа! Если я сумею пережить нынешний день, значит, я сильнее Самсона.

– Где Моррис?

– Заперся в кабинете. Больше ко мне не прикоснется. Так он сказал.

– А что он говорит обо мне?

– Что он может сказать? Всю свою злость на мне вымещает. А я ни слова в ответ вымолвить не могу, что правда, то правда. Он все у меня отберет. У него уже есть адвокат и бог весть что еще. Такие, как он, добры, пока не рассвирепеют, но после их уже не остановить. Герц, мне надо сию минуту поговорить с тобой, но не по телефону. Ты где?

– Разве я не сказал? В кафетерии на Бродвее, неподалеку от Восьмидесятой улицы.