— А ну, тихо! — цыкнула я на девчонку, несильно хлопнув ее раз-другой по щекам. — Павловна! Разотри ее хорошенько да закутай как следует. И сама застынет, и ребеночка заморит! Грех!

— А и верно, барышня, а и правильно. — Павловна снова засуетилась. Только вот скачут дворовые-то… точно от старого барина, верно говорю. Кузьму я по долговязости да пегой бородище узнала, и второй тож вроде знакомый. Кабы чего не вышло…

— Разберусь. — Я поправила сухую рубашку, накинула сверху еще один капот и решительно выбралась из кибитки наружу.

В другой ситуации я бы полюбовалась двумя всадниками, бодро скакавшими по разбитой дороге. Но неслись они явно с определенной целью, и этой целью была наша кибитка.

Парень в лихо сдвинутом картузе обскакал экипаж, показал плетку кучеру — стой. Второй, чуть постарше, тот, которого опознали как Кузьму, обратился ко мне:

— Здравствуйте, сталбыть, сударыня. Ищем мы одну дуреху. Не встречали?

Как быть-то? Меня с детства учили, что надо всегда говорить правду. Но ведь девчонка-то прыгнула в речку от реальной проблемы. И говорят же: ложь во спасение. А если обман откроется?

Эти суетливые мысли бушевали в моей голове две-три секунды. А потом я поняла, как должна отвечать в такой ситуации. И заговорила высоким, резким, даже надменным тоном.

— Как ты к барыне-то обращаешься? Чай, я не чужая кровь хозяину твоему! Смотри, не свались из псаря в свинаря. Недосуг мне с тобой про дурех болтать, проезжай своим путем.

Я сама удивилась своему тону. Кузьма же не удивился совершенно, а лишь сказал:

— Извините, сталбыть, Эмма Марковна, коль мое слово вас обидело. Послали нас девицу найти, что из усадьбы сбегла, и возвращаться без нее не велели.

— Ну и ищите, — сказала я тем же тоном. — Еремей, трогай.

Однако кучер не сдвинулся — второй парень по-прежнему преграждал дорогу. И тихо сказал Кузьме, видимо старшему, впрочем, так, что я расслышала:

— И на мостку мокрые следы были, и здесь мокро. Не барыню, так кучера спросим. И заглянем.

Дело принимало не самый приятный оборот.

— Ну-тка, — рявкнул парень в картузе на слегка опешившего от такого крика кучера, — клянись Господом Богом, что девку не видели, в возок не сажали!

И для убедительности поднес болтавшийся арапник, или уж не знаю, как назывался хлестательный предмет, к лицу кучера.

Вместо возницы испуганно перекрестилась Павловна, а тот просто вытаращился. Его секундный ступор позволил ответить мне. Причем совершенно своими словами.

— Я категорически и официально запрещаю своему персоналу отвечать на любые вопросы посторонних лиц.

Правда, голос мой был громок, так что даже испугалась — не сорвусь ли на визг. Не сорвалась.

Мой барский тон, вкупе с потоком непонятных слов, сбил с толку незваных гостей. А моих попутчиков, пожалуй, ободрил.

Но разговор надо было заканчивать. Пока не заплакала от страха. И я, порывшись в памяти той Эммы Марковны, продолжила так же громко, но уже не боясь свалиться в визгливую истерику. Это они должны лучше понять, чем любых «посторонних лиц».

— Эй, Пална, Еремейка, уши закройте! Бы-ы-ыстро! Ты, холоп безмозглый, впрямь решил под полог рыло совать?! А если там мое белье? Ты понимаешь, хамово отродье, такие обиды дворянскому сословию ни-ко-гда не прощаются? Ты у меня в ножках бы валялся — мол, пусть меня Иван Платоныч посечет до трехдневной отлежки. Хуже будет, когда я тебя проучить возьмусь. Я офицерская вдова, думаешь, у меня друзей не осталось? Думаешь, как расскажу им об обиде, не приедут? Знаешь, как в Польше наши офицеры шляхту наказывали, которая над ними смеялась? В телегу запрягали, грузили кирпичами и гнали десять верст. Ты здоровый, ты и один вытянешь!

Я замолчала, горло пересохло. Сработало или нет?

— Вы, сударыня, не серчайте, — растерянно произнес Кузьма. — Уразумели мы — нет девки у вас. Погнали, Петька! По берегу проверим. Не иначе девка топиться сюда бежала, дык не стала бы барыня ту дуру из речки тащить, на что ей та кобыла гулящая?

И первый поворотил на обочину.

А я, чувствуя, как трясутся руки, ноги и все остальное, что тут у меня есть, полезла внутрь кибитки.

— Барышня, родненькая. — Павловна торопливо сунула мне в лицо бутылочку темного стекла, из которой едко пахло травами на спирту. — Глотните-ка… Эка вы их!

Рогожный кулек на противоположном сиденье тихо всхлипнул. Я откашлялась после забористой настойки и поняла, что руки перестали трястись. Зато навалилась сонная одурь, хоть сейчас падай на набитые конским волосом подушки сиденья. А может, не такая плохая мысль? Не спать, но полежать и подумать, куда я, собственно, еду в теле молодой барыни и что ждет меня в конце пути. И как оно вообще на этот путь свернуло…

Итак, вот и продолжение нашего сериала, увы, безрадостное.

Маменька узнала, что скоро станет бабушкой. Не сменила гнев на милость, только прислала в Питер возок с разной домашней снедью — уж очень провиант вздорожал после французского разорения — да крепостную девку Лушку. Лушка тоже была беременной, по расчетам маменьки должна была родить и выкармливать барского ребенка вместе со своим.