— Хранишь покойничка на всяк случай? — насмешливо спросил Плющ. — Все еще надеешься на возвертание его с того света?

— Не хрен ведь собачий, а государь-император, сколько годов при его царствии прожито. Жалко изничтожать такого видного мужчину, а я за него на ярмарке семьдесят пять копеек уплатил. Полчаса торговался, заломили целковый.

Балайда положил портрет на лавку, и хозяйка раздраженно принялась выбрасывать маленькими руками содержимое сундука на пол. Выбросила два городских пальто, картонку с дамской шляпой, украшенной лиловым страусовым пером, несколько штук сурового полотна, сверток в газете.

Балайда развернул сверток: в нем оказались две свечи, обведенные золотыми нитями и обгоревшие на одну треть.

— Венчальные свечи… как и царский портрет, храним их на память о днях минувших, — объяснил Семипуд, воровато озираясь в собственном доме.

На пол летели спидницы, рубахи, калоши, куски печатного мыла, девичьи шелковые ленты, мониста, упала перевязанная бечевкой пачка светло-желтых николаевских сторублевок.

— Хранишь? — укоризненно спросил Отченашенко. — Федорец, тот поумнее вас, царскими кредитками стены оклеил.

— Говорят, их в банке на советские будут менять, — нашелся кулак.

Дочь Семипуда, восемнадцатилетняя Наталка, молча наблюдавшая из-за угла за обыском, подошла к сундуку, небрежно подняла с пола нитку кораллового мониста, приложила к пышной груди и, сверкнув глазами, вызывающе спросила Балайду:

— Ну как, хороша?

— Царевна, — выдохнул восхищенный парень, на минуту позабыв об учительнице.

— Я тебе дам царевну! — прикрикнул Отченашенко. — Подсунут тебе кулаки такую в постелю, и пропадешь ты для нашего класса, как пропал Андрей, чадо Тараса Бульбы.

— Ему еще надо отчитаться перед партячейкой за свое действие в школе, — угрожающе сказал Плющ, роясь в горке с посудой.

— А чего мне отчитываться? Ты бы не стрелял в бандитов?

— Я не про бандитов. Ночуешь тайно у учительки, а брак не оформляешь. Не годится коммунисту налаживать семейную жизнь таким манером.

Наталка, вспыхнув, проворно надела шубку, в сердцах хлопнула дверью, задержалась в сенцах и выпорхнула на улицу.

Следом за ней выбежал Балайда, крикнул:

— Постой, постой!.. Куда ты?

— Ну, чего еще, что я, глупости ваши должна слухать?

— Ты чего вынесла? — не совсем уверенно спросил парень, приближаясь к Наталке.

— А чего вынесла? Ничего, — девушка пожала плечами и развела руками. — Чего я вынесу, когда вы, как варнаки, в моем приданом роетесь!

— А это что у тебя топорщится на животе? — Озлившийся парень рванул шубку так, что на снег посыпались пуговицы. За поясом юбки торчала обрезанная винтовка, без цевья и приклада.

Парень выхватил винтовку, понюхал ствол и уловил запах свежей пороховой копоти.

— Веди ее, контру, обратно в хату, — приказал с крыльца Отченашенко.

— Это чей обрез? — строго спросил он Семипуда, показывая ему оружие и злым взглядом окидывая его потерянное, червленое лицо.

— Знать не знаю и ведать не ведаю… Может, кто подкинул?.. Ты где его подобрала, Наталка? — отвлекая от себя подозрение и собираясь с мыслями, ответил кулак и опустил глаза долу.

— Братов это обрез… Когда последний раз ночевал дома, сунул в сенцах за сволок и забыл, а я прибирала в хате и нашла. Все собиралась в колодезь выкинуть, да забывала, только теперь, когда вы заявились, и вспомнила… Ну а куда брат поделся, объяснять не надо, сами вы его расстреляли в минулом году за левадами, возле казацкой могилы загубили парнишку. А ему ведь и восемнадцати годов не стукнуло.

— Ну за него ты нам не пеняй… Сами памятаем, — бормотнул Отченашенко и так же придирчиво понюхал ствол обреза. — Забиваешь нам баки… Ведь из этой пушки сегодня ночью палили, дымом она воняет.

— А, так вон ты куда гнешь, голова сельрады!.. — Но, тут же уразумев, что дело принимает нешуточный оборот, Семипуд добавил примирительно: — Что ты, Харитон Никифорович, бога побойся!

Отченашенко, нервно дергая затвор обреза, выбросил на пол четыре смазанных патрона с остроносыми пулями, строго спросил хозяина:

— Где пятый патрон? В учительшу пальнул…

— Да что ты пристал, как репей к собачьему хвосту! Отцепись, ради Христа. Откуда мне знать, кто в нее стрелял… первый раз вижу я этот обрез.

— Придется тебя, Кондрат Хомич, посадить в арестантскую… Это ты со своими дружками учительшу хотел сразить, школу народную грозился поджечь… Продолжайте обыск, — повернувшись к членам комиссии, приказал Отченашенко.

В пахнущей мышами каморе нашли сорок мешков пшеницы. Там же оказались новенькие десятичные весы. Зерно взвесили, вышло сто восемьдесят пудов.