— Дарья Никитична?! — Чемоданова тут же признала свою клиентку. — Как вы сюда залетели? — она оставила зеркало и обернулась.

— Я, Васильевна, я, — беспрестанно кивая, Дарья Никитична втянула себя в отдел. — Жду, понимаешь… А милиция и говорит: «Ступай, погляди, может, что случилось? Может, и ждать ни к чему».

— Мы договорились на три часа? — удивилась Чемоданова.

— Не. На одиннадцать.

— Вот еще… У меня записано. На календаре, — Чемоданова перекинула листок календаря и смутилась. — Верно. Одиннадцать… Ох, извините, Дарья Никитична. Виновата я.

— Бывает, — снисходительно поддержала старая. — Чуть не заблудилась я тут. Хорошо, один… — бабка прикусила язык, вспомнила совет Хомякова.

Но Чемоданова, винясь, пропустила мимо ушей. К тому же зазвонил телефон.

Чемоданова сделала бабке знак присесть где-нибудь, поднесла трубку к уху.

— Хорошо, сейчас приду, — выслушав, ответила она и вернула трубку на рычаг. — Посидите, Дарья Никитична, я скоро. Начальство требует.

— Начальство, это важно, — угодливо ответила Дарья Никитична и принялась высвобождать от папок местечко на пыльном диване. Села, покорно сложив руки на груди.

Начальство, насупившись, взглянуло исподлобья на вошедшую и вновь уткнулось в бумагу, что лежала на столе.

— Ну? — Чемоданова села на табурет, подвернув под себя согнутую ногу.

— Сядь как человек, на нервы действует, — бросила Шереметьева.

Чемоданова нехотя выпростала ногу и села как человек, уложив локти на стол и подперев ладонями подбородок.

— Ну? — повторила она.

Шереметьева взяла лист, положила перед Чемодановой и умолкла в ожидании.

То была докладная от читального зала. И уведомляла о том, что читатель Михеев, профессор из Куйбышева, получил документы Горного совета по неоформленной заявке. Что являло собой или халатность сотрудников отдела хранения, или самоуправство.

— Что случилось? — спросила Чемоданова. — Что там с документами этими стряслось?

— Я не разрешила выдавать, — нервно проговорила Шереметьева. — Во-первых, не по теме. Во-вторых, документы готовят к фотокопировке… Софочкина орава все более наглеет. Они вообще с нами перестали считаться.

— Ну, что касается копирования, то это как раз Софочкина забота, отдела хранения. При чем тут мы? — возразила Чемоданова. Ее начинала злить Шереметьева. Но лучше сдержаться. Как ей надоело сдерживаться перед этой самовлюбленной деревенской красавицей с такой звучной фамилией. — А кто выдал документ?

— Подпись Женьки Колесникова. Это специально, специально, — Шереметьева едва сдерживала слезы.

Чемоданова с удивлением вскинула глаза. Что с ней? Так расстраиваться из-за чепухи? Ну, так выдал Колесников этот несчастный документ, недоглядел. Или думал о другом, сейчас у него забот хватает… Тут она вспомнила о просьбе Колесникова разузнать у Янссона о каком-то человеке, захороненном в Александро-Невской лавре. Она не выполнила просьбу. А ведь помнила, даже вертелось на языке, потом запамятовала — пошли иные разговоры, личные, сторонние. И сейчас, мысленно винясь перед Колесниковым, Чемоданова испытывала на него досаду за ситуацию, в которой она оказалась.

— Мало ли что может выкинуть этот малахольный! — воскликнула Чемоданова, скорее себе, чем Шереметьевой. — И с письмом этим, в управление. Чистый малахольный. Как ты узнала о документе?

— Как-как… Тот профессор из Куйбышева все нервы вымотал. Пообещал жаловаться директору. А назавтра приходит тихий, умиротворенный. Берет из ячейки заказы, отправляется в зал, работает. Девочки заинтересовались такой переменой. А когда тот вернул документы, просмотрели внимательно заявку… Я так это не оставлю.

— Есть возможность бросить камешек в Софочку? — не удержалась Чемоданова.

— А ты думала! Она всюду нас поносит, а мы молчи? — взвилась Шереметьева. — Тоже мне, хозяйка архива. И все ее боятся, уму непостижимо, — накачивала себя Шереметьева. — Нашла себе прикрытие и распоясалась.

— Прикрытие? — Чемоданова прекрасно знала, кого имеет в виду Шереметьева.

— Гальперин! Твой любимый Илья Борисович… Он за Софочку костьми ляжет… Слушай?! — осененно воскликнула Шереметьева. — А может, у них между собой… а?

— У кого? У Софочки с Гальпериным? Ты в своем уме?!

— А что? Не смотри, что у Гальперина одышка. Такой, знаешь… как паровоз. Живет же у него та аспирантка? Что в дочки ему годится.

Чемоданова натянуто улыбнулась. Злые липкие слова Шереметьевой ее обескуражили, она знала свою начальницу разной, но такой видела нечасто. Шереметьева сидела с красным лицом, голос звучал резко, категорично. А ведь не прошло и нескольких минут, как он звучал со слезой. Казалось, вот-вот она сорвется на истерический вопль. Обычно аккуратные крашеные волосы сбились, пудра на лице скаталась струпьями…