— Я знаю своих людей, — подхватила Клюева опять своим каким-то ерническим тоном. — У меня тоже перекос в национальной политике партии на данном этапе развернутого строительства зрелого социализма.

На этот раз Вьюн нахмурился, что-то ему не понравилось.

— Скажите, — опередила Клюева его отповедь. — Это… проводимое совещание по качественному составу исходит от центральных организаций или проявление бдительности местных властей?

Вьюн засопел. Что это еще за ревизия поведения официального представителя горкома… Бердников недовольно повел головой.

— Официальных циркуляров пока нет, — нехотя ответил Вьюн. — Поэтому и просьба к вам особенно не распространяться. Более того, после совещания вы дадите подписку о неразглашении… Идеологическая комиссия горкома, взвесив ситуацию, решила провести эту акцию. Могу сказать, что с подобной проблемой сталкиваются во многих регионах страны. И соответственно реагируют.

Бердников наклонился к Вьюну и напомнил, что совещание затягивается, — в приемной наверняка уже собрались директора ведомственных архивов, вызванные на двенадцать часов. Вьюн поднялся. из-за стола. Высокий, ладный, в темном, отлично сшитом костюме, белой рубашке с галстуком. Лицо здорового цвета ранней вишни, словно только-только из парной. И волосы блестят, располосованные пробором.

— Что предлагается, товарищи! — произнес Вьюн. — Понимаю, вопрос крайне деликатный. Многие сотрудники некоренной национальности хорошие специалисты, не придерешься.

— Что же делать? — угрюмо буркнул Аргентов.

— А вот что, — азартно подхватил Вьюн. — Во-первых, не брать на работу новых сотрудников некоренной национальности.

— Ну, об этом… Лысцова в курсе дела, — пояснил Бердников. Кадровичка важно кивнула: костьми ляжет, а на порог не пустит, хватит, напропускали на свою голову.

— Во-вторых, сотрудники пенсионного возраста должны быть предупреждены о возрастном пороге… Мы тут прикинули. Если будут соблюдаться хотя бы эти два момента, через пару лет процентная норма станет более справедливой… И еще! В случае, как, скажем, с Гальпериным… Надо ясно дать понять, что факт перемены гражданства любым родственником вашего сотрудника является причиной отказа в работе. Повторяю — любым родственником… Это понятно. Мало ли какими документами располагают наши архивы, а тут… пятая колонна, понимаете.

— А профсоюзы? — поинтересовалась Клюева.

— При чем тут профсоюзы? — поморщился Вьюн. — Смешно даже… В конце концов, предательство — есть предательство. За это надо отвечать… Они, видите ли, хотят хорошо жить, а мы тут отдувайся?

— Действительно! — встрепенулась Лысцова. — С какой стати?!

За время совещания Лысцова разгорячилась, словно гончая, взявшая наконец след. Короткие волосы ее распушились, сонное лицо прорезалось острыми глазками.

— Еще раз, товарищи, предупреждаю — о предмете нашего разговора. Не разглашать! Иначе понесете партийную и административную ответственность, вплоть до снятия с работы, — вставил Бердников. — Теперь распишитесь в этом месте, что ознакомились с инструкцией… Товарищ Аргентов, прошу вас, Кузьма Игнатьевич… начнем с вас.

Аргентов приподнял от стула свой тяжелый зад. Выпрямился. И, медленно шкандыбая к столу, принялся расстегивать пуговицы своего беспогонного кителя.

Сидящие за столом в недоумении следили за его движением.

— Да тут есть ручка, — догадливо произнесла Лысцова. — Какой вы, право, Кузьма Игнатьич, обязательно своей хотите подписаться?

— Да, старуха, своей, — ответил Аргентов.

Лысцова вздрогнула. С чего это он вдруг? Да при всех!

— Ну и язык у вас, Кузьма Игнатьевич. Вы куда старше меня, — она колола бывшего полковника острыми глазенками.

Теперь Аргентов расстегивал пуговицы рубашки, что пряталась под кителем.

— Вы что, Аргентов?! — нахмурился Бердников. — Никак, стриптиз устраиваете… Подпишите инструкцию и ступайте.

Вьюн молчал, не понимая, куда это старый хрен клонит.

— Вот, — промолвил Аргентов. — Приглядитесь…

В проеме рубашки, под оттянутой блеклой майкой, на белой жирной груди, у правого соска, пластался сизый рубец.

— Ну и что? — раздраженно спросил Вьюн.

— В декабре сорок третьего меня поцеловал осколок, под Таганрогом. И хирург, младший лейтенант Михаил Моисеевич Галацер, меня оперировал. А когда немецкие мины накрыли наш эвакогоспиталь, тот самый Галацер прикрыл меня собой. Не убежал, не спрятался… Его так и убило надо мной, и наша кровь перемешалась.

— Так то же война, — подсказала Лысцова.

— Да, война, — согласился Аргентов. — Так вот, господа… Я человек простой, правда, закончил когда-то юридическую школу… Я вам так скажу, с вашей идеологической комиссией… У меня три сына и дочь. У меня два охотничьих ружья и личный пистолет, подарок генерала Нестерова… Я вам так скажу… Если вы раскочегарите этот костер, даю слово коммуниста… У меня три сына, два ружья и личный пистолет… И первому, кто выползет с ножом на улицу под вашими хоругвями, клянусь богом, я влеплю такого гостинца, что он крепко подумает… Впрочем, вас это не коснется, с вашими секретными инструкциями, вы найдете себе укромное местечко, не сомневаюсь…