Варя легко побежала вниз, ошарашенный таким оборотом событий Джеймс в два широких шага догнал ее и, уже не обращая ни на кого внимания, крепко ухватил за руку.

– Барбара, вы с ума сошли, немедленно вернитесь!

– Сударь, вы может не приметили, но здесь мой отец есть, он мне приказывает, а вы ни при чем.

– Барбара, не ведите себя как глупая девчонка, опомнитесь! Пушки везли издалека, холод, вода, может быть всякая случайность, чем черт не шутит, когда Бог спит.

– Батюшка вам доверяет, а вы доверия не стоите, вы меня, его дочь, позорите, даже сейчас, на людях, - она высвободилась.
– Так хоть в деле его не подведите, позаботьтесь, чтобы и черт не шутил, и Бог не спал.

Она решительно зашагала к пушкам. Кипящий яростью Джеймс поплелся следом. Он уже не замечал, как отец и сын Опорьевы устроились возле лафета, как пушкари, ободренные их присутствием, начали готовиться к следующему выстрелу. Он только судорожно прикидывал, возможна ли катастрофа. Он прекрасно знал, что та порция пороха, которую заряжал бомбардир, никак не могла повредить его орудиям, и если бы не Варвара, даже и не подумал бы волноваться. Но присутствие хрупкой девушки возле грохочущего чудовища приводило его в ужас. Мало ли какое случайное повреждение, и им всем конец, а эта дуреха у самой пушки вертится, скоро вообще в жерло залезет, ею стрелять будут!

Джеймса трясло от смеси раздражения и испуга, задорная улыбочка Варвары бесила чрезвычайно и в то же время страх, тягучий, липкий, мучительный, каким бывает только страх за другого, выворачивал душу. Впервые ужас заставил его потерять голову, перестать осознавать окружающее. Краем сознания Джеймс следил, как пушкари продолжали увеличивать дозу пороха, пока что ничего угрожающего не было, литье пушек вполне выдерживало возрастающий напор пороховых газов. В то же время мысли Фентона отчаянно метались, изыскивая способ вывести из под вероятной опасности упрямую ослицу в образе женщины. Обычно изобретательному сэру Джеймсу на сей раз ничего, кроме грубой силы на ум не приходило. Наконец, измотанный жуткими картинами растерзанного взрывом девичьего тела, которые услужливое воображение подбрасывало ему с каждым пушечным ударом, он, позабыв о приличиях и возможных зрителях, сгреб Варвару в охапку, намереваясь просто-напросто выкинуть ее куда подальше из гремящего и пахнущего порохом ада. Возмущенная Варя дернулась было, но устрашенная выражением его лица, затихла.

Однако порыв Джеймса оказался не только не нужным, но и, к счастью, никем не замеченным. Пока обезумивший от тревоги Джеймс света белого не видел, события у соперничающей батареи развивались своим чередом. Унылая фигура посланного к пушкарям Кропфа маячила за спинами бомбардиров. Он старался как можно незаметнее отодвинуться подальше от пушки или, на худой конец, прикрыться грузным Львом Кирилловичем. Отойти от орудий совсем он все же не осмеливался. Когда очередной пороховой заряд забивался в жерло, беднягу перекашивало, будто этот заряд пихали ему в глотку. Он делал судорожные движения руками, словно пытаясь отгрести обратно хоть часть пороха, хоть немного уменьшить закладку. С каждым выстрелом немец все больше бледнел. Пушкари, видя его страх, сами пугались все сильнее, уже с откровенным ужасом взирая на орудия. Жуткая атмосфера ожидаемой гибели нависла над батареей. Спокойней всех был боярин Нарышкин, но и он ощущал продиравшую до костей тревогу.

Развязка наступила внезапно. Когда очередная порция пороха легла на свое место, взамен орудийного грома раздался пронзительный взвизг. Кричал Кропф. Дико глянув на готовые к стрельбе бомбарды, он высоко подпрыгнул, взбрыкнув в воздухе тощими ногами, и бросился бежать вверх по холму. Не добежал, на половине дороги упал и затих, закрыв голову руками.

Неожиданность происшедшего вызвала полную тишину, сменившуюся оглушительным хохотом. Смеялись все: облегченно и радостно пушкари у батареи, весело хохотал Петр, смеялся и Джеймс, стараясь незаметно разжать кольцо рук вокруг талии Варвары. Он почти с симпатией поглядел на нелепого человечка, своей выходкой избавившего от самого большого в его жизни ужаса. Джеймс освобождено вздохнул, поглядел на пушку, прикинул размер заряда и озадаченно покрутил головой. Теперь ему было совершенно непонятно, из-за чего он так отчаянно струсил, что собрался швыряться юными леди словно тюками. Объем пороха был еще не так велик, чтобы вызвать взрыв, причины для волнения не было. И тут из глубин его души с ясностью и невинностью неоспоримой истины вынырнула эта самая причина, вдребезги разбивая все сложные построения о необходимости досаждать Варе своими домогательствами, чтобы утешить уязвленное мужское самолюбие и примерно наказать гордячку.

Какие к черту самолюбие и доказательства мужского превосходства? Он просто любит эту девушку, жить не может без невыносимого, дерзкого, бесстрашного, синеглазого и золотоволосого чуда. Вот она, та самая любовь, о которой так много писали поэты и которую Джеймс Фентон всегда считал не более чем прекрасным, но несбыточным мифом. Только сейчас Джеймс понял, что его поступками руководило вовсе не желание проучить Варвару, а простая потребность быть с ней, слышать ее голос, прикасаться к ней. Пережитый ужас открыл ему, что даже тень возможности потерять девушку повергает его в отчаяние.

Ошеломленный своим открытием Джеймс едва воспринимал происходящее вокруг него. Хохочущий Петр лупил его по плечам, Джеймс и не заметил даже как тот подошел.

– Молодец, ну молодец!
– гудел царь.
– Доказал свое. Соперник твой вроде как сам из спора выбыл.

Дело, однако, решено было закончить. К немецким пушкам протянули длинные фитили, подпалившие их пушкари бросились бежать, обе батареи дружно рявкнули и тут выяснилось, что Кропф знал свои пушки ничуть не хуже, чем Джеймс свои, только с несколько другой стороны Раздался жуткий грохот, стоящих поблизости бросило оземь и поволокло, а на месте немецкой батареи высилась искореженная груда металла. Лев Кириллович, воочию увидевший какой опасности подвергался, отер крупные капли пота.

Петр уже не смеялся.

– Акинфий, что скажешь?
– отрывисто бросил он.

– Эти немецкие, Петр Лексеич, совсем видать дрянь. Были бы здесь тульского или уральского литья пушки, еще бы палили и палили. Мыслю я, кабы баталия была долгой, стали бы немки взрываться, всех бы окрест поубивали и корабли бы голенькие остались, подходи и бери. Аглицкие орудия добрые, вон свежие, будто роса по весне, служить будут справно, у нас таких крепких да на стрельбу скорых еще делать не умеют.

– Что, герр, русского государя на мякине провести хотел, за счет казны поживиться!