Феликс долго ждал этапа. Говорили, что из Королевства Польского этапы в Сибирь отправляются раз в неделю, по пятницам. Недели шли, а ссыльный Дзержинский все оставался в тюремном замке Ковно.

Отправили его только в середине лета. Сначала — поездом до Нижнего Новгорода. Там держали в пересыльной тюрьме, пока набралась партия ссыльных и каторжан, прибывших со всех концов России. Только в августе, когда с низовий Волги потянулись баржи, груженные арбузами, партию, наконец, повели из тюрьмы на глухую отдаленную пристань. Там погрузили на баржу, в трюм, где под сходнями хлюпала вода, а потолочный настил нависал низко над головами.

Под тяжестью человеческих тел баржа грузно осела в воду, мелкие волны мягко бились в почерневшие брусья, тянувшиеся вдоль баржи. Пахло смолой, вяленой рыбой, канатами.

Было ясное, свежее утро. Солнце только что поднялось над речными просторами, обливая розовым светом и светлые пески, и воду, и город, раскинувшийся неподалеку. А в трюме было темно и тесно. Потому и прозвали ссыльных «арбузами». Или иначе еще: «шпанкой», «шпаной», от сибирского названия овечьего стада — шпанки.

К барже подошел торопливый буксирчик, сбросил пеньковый канат толщиной в руку, канат закрепили, и буксир медленно, словно надрываясь от усилий, потянул баржу вниз по течению Оки, туда, где она сливается с Волгой.

Дом вятского генерал-губернатора фон Клингенберга стоял на Дворянской улице. Он был обнесен строгой железной оградой, звенья которой опирались на плотные тумбы, выложенные из белого известняка. Завершалась высокая ограда острыми наконечниками, что делало ее похожей на частокол острожных дворов.

В правой половине дома была квартира генерал-губернатора, в левой — его канцелярия.

Обрусевший прусак фон Клингенберг унаследовал от своих предков худощавость, педантичность, сухость характера. Свойства его натуры явственно отражались на длинном лице, завершавшемся тяжелым подбородком.

О прибытии этапа ссыльнопоселенцев генерал-губернатору доложили в тот же день, так же, как и о том, что всех прибывших разместили в городской тюрьме, где они будут содержаться впредь до отправки на места поселения.

На углу письменного стола фон Клингенберга лежала высокая стопка папок с делами ссыльнопоселенцев, доставленных в Вятку. Старший адъютант при генерал-губернаторе, услужливо изгибаясь, раскрывал поочередно папки, прочитывал фамилию каждого ссыльного и населенный пункт Вятской губернии, куда предполагалось определить его на поселение.

Затем адъютант бережно опускал распахнутую папку на стол перед генерал-губернатором, и тот налагал резолюцию: «Так и распорядиться». А под этими словами ставил свою длинную размашистую подпись.

Фон Клингенберг интересовался возрастом политических ссыльных, составом преступления, высказывал иногда кое-какие замечания — и отодвигал «дело» на противоположный край стола.

— «Феликс Дзержинский. Нолинск... — прочитал адъютант. — Несовершеннолетний. В сем месяце исполнится двадцать один год».

— Смотрите, юнец какой. И за что же он?

— За революционную пропаганду среди ковенских рабочих. Имеется предписание департамента полиции.

— Ай-яй-яй...

Генерал-губернатор сокрушенно покачал головой и на раскрытом деле Дзержинского начертал обычную свою резолюцию: «Так и распорядиться».

Адъютант продолжал докладывать о следующих делах, но, очевидно, фамилия Дзержинского отложилась где-то в памяти фон Клингенберга. Через две недели на имя вятского генерал-губернатора поступило прошение от ссыльного Дзержинского, и фон Клингенберг спросил:

— Это не тот ли юнец, которого мы направили в Нолинск?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Чего же он хочет?

— Хочет самостоятельно следовать к месту ссылки. Недоволен тем, что две недели сидит в тюрьме.

— Распорядитесь доставить его ко мне в канцелярию.

В тот год лето было засушливым, реки обмелели, и не все пароходы могли подниматься в верховья таких речушек, как Выя. Ссыльных решили было отправить пешком по Старосибирскому тракту, но не хватало солдат для конвоя.

Дзержинского ввели в кабинет фон Клингенберга, и генерал-губернатор с любопытством взглянул на него. Первое впечатление было благоприятным: ботинки начищены, брюки не помяты — научился, видно, держать их под матрацем. Чистая рубаха... Опрятен, ничего не скажешь.

— Что же это, молодой человек, родители так плохо вас воспитали? — обратился к ссыльному фон Клингенберг. — До государственных преступлений докатились!