— Еще с полчаса ходьбы и мы у места.

— Мне, кажется, что мы не туда идем.

— Не может быть… В этом направлении ясно слышна была пальба.

— Как странно, а зарево с востока.

— Это горит какой-нибудь фольварк.

— Ты устала, Маша? Может быть сделать привал?

— Нет, нет! Я могу идти, не надо останавливаться из-за меня…

Черные глаза девочки с мольбою обводят взглядом окружающих.

Уже около двух месяцев скромно и тихо действует «Зоркая Дружина» и уже не мало пользы принесла русским передовым отрядам. Ловко крадучись по местности, кишащей неприятелем, она выслеживала расположение и направление врага, разузнавала его намерения, донося обо всем ближайшим нашим частям. Молодые добровольцы, однако, не довольствовались разведочной службой. Они несли также и санитарные обязанности: разыскивая раненых, оказывали им первую помощь и помогали добираться до перевязочных пунктов.

Маша не отставала от своих друзей. Она научилась перевязывать раны, накладывать бинты и повязки, но для этого у неё оставалось немного времени, так как на её обязанности лежало продовольствование «Дружины» — приготовление чая, завтрака, обеда, ужина и прочего. Пользуясь коротким привалом где-нибудь в оставленных окопах или покинутой халупе, девочка, пока спали её друзья, стирала их белье или чинила им одежду. Выносливая и сильная, она не доставляла никому хлопот и пользовалась общей любовью.

С трогательной заботливостью относились к ней члены «Дружины». Они отдавали ей лучшие куски, несли ее на руках, когда она уставала; уступали ей удобный уголок на привалах. Особенно проявляли свои заботы к ней Веня Зефт и Лео. Не было у «Зоркой Дружины» основания жалеть и о том, что приняли в свою среду Сережку. Он проявлял какую-то отчаянную смелость; не задумываясь, подползал к самым позициям неприятеля и, высмотрев и вычислив его силы, доносил куда следует. Не раз даже Марк и остальные удерживали Сережку от его безумных похождений.

— С ума ты сошел! Или не знаешь, что германцы особенно жестоко расправляются с разведчиками?

— А, вздор! Семи смертям не бывать, а одной не миновать! — отвечал в таком случае Сережка.

Былого бродягу, воришку и отчаянного забияку положительно нельзя было узнать: он весь горел желанием принести как можно больше пользы своим товарищам и общему делу. Впрочем, у него было с кого брать настоящий пример.

Теперь они пробирались туда, где с самого рассвета слышался гром пушек и высоко над вершинами леса стлались облака густого дыма. Там, как они слышали от беженцев, встреченных по дороге, уже находились германцы, происходил бой, значит есть раненые. А где есть раненые, там далеко не лишними окажутся девять пар рук. Кстати юные дружинники, может быть, сумеют проведать что либо о дальнейших намерениях неприятеля и донести в штаб.

— Вперед же, вперед! — командовал Марк и, окрыленные его бодрым голосом, члены маленькой, храброй дружины шагали вперед, чем дальше, тем быстрее.

Пани Зося Ганзевская с маленьким сынишкой Кроликом и сестрой Линой, приехавшей к ней из Петрограда погостить, не находила себе покоя.

Германцы с рассветом вошли в город и так внезапно, что Зоя Федоровна или, как ее тут называли, пани Зося не успела выехать с сестрою и маленьким Колею — он же Кролик — в фольварк её мужа, чудесно укрытый в ложбине между двумя лесами и находящийся верстах в 30-ти отсюда. В фольварке пока было бы вполне безопасно.

Но неприятель вошел с такой стремительностью в город, что ни о каком бегстве не могло быть и речи.

Инженер Ян Павлович Ганзевский был потребован вместе с другими влиятельными жителями города в магистрат, где уже заседал германский штаб, и все утро не возвращался оттуда.

Зоя Федоровна была в отчаянии. Лина ныла и плакала все утро, Кролик неустанно звал папу.

По городу разъезжали германские патрули. Здесь и там слышались короткие револьверные и ружейные выстрелы.

При каждом таком выстреле, Зоя Федоровна вздрагивала и прижимала к себе Кролика, а Лина, заламывая руки, стонала на всю квартиру.

— Опять… Боже мой, опять! О, если бы я знала! Если бы я знала, что все так будет, разве бы я приехала сюда! Разве бы я поехала в этот ужас, в этот Содом? И что меня понесло сюда…

Зоя Федоровна подняла свои грустные глаза на сестру.

— Перестань, Лина… II без тебя тяжело. Я не знаю, что с Яном, и мучаюсь этой неизвестностью, а ты еще усугубляешь мои мученья своим нытьем. Хотя бы взяла пример с ребенка… Ты видишь, он держит себя молодцом. Поцелуй меня за это, Кролик, радость моя, — закончила она, протягивая руки к мальчику.

Кролик, у которого в его темно-карих, таких же красивых глазах, как и у Зои Федоровны, стояли слезы, поспешил исполнить желание матери и, крепко обняв её шею маленькими ручонками, прильнул к её груди.

— Но ведь папочка вернется, неправда ли, мамуля? — шепнул он ей на ухо.

— Да, да, вернется, моя радость. Господь будет милостив к нам, — прошептала молодая мать, сжимая в своих объятьях ребенка и утешая его, но сама, однако, плохо веря в свои утешения.

Тяжелый день стал, наконец, клониться к вечеру. Ранние ноябрьские сумерки окутывали землю.