Токарева Виктория
Шрифт:
Сестра-хозяйка в белом халате и белом колпаке, похожая на булочницу, рылась в ящике своего стола, видимо, что-то разыскивая, и была очень сосредоточена на этом занятии.
– Простите, мы потеряли номерок, - сказала Лариса.
– Ну и что?
– сестра-хозяйка отвлеклась от своего ящика.
– Вот.
– Лариса разжала ладонь и показала монеты - желтые и светлые, большие и маленькие - почти все образцы, имеющиеся в денежном обращении.
– Ну и что?
– не поняла сестра-хозяйка.
– Деньги, - объяснила Лариса.
– А я при чем?
– В гардеробе сказали, что я могу вам отдать.
– Почему мне?
– неприятно удивилась сестра-хозяйка. В ней была задета щепетильность малооплачиваемого человека.
– А кому?
– Где потеряли, там и отдайте.
Сестра-хозяйка снова стала искать в ящике то, что ей было нужно.
– Извините, - смущенно проговорила Лариса и вышла из кабинета. Закрыла за собой дверь.
– Я кушать хочу, - пожаловалась Даша.
– А я пить...
– поддержала Маша.
– Кто держал номерок?
– с раздражением спросила Лариса.
– Она.
– Даша показала на сестру.
– Не я, - отреклась Маша.
– И это дети...
– горько заключила Лариса.
– Раззявы. Халды. Почему у других дети никогда не простужаются и ничего не теряют? Вот сдам вас на пятидневку.
Даша и Маша выслушали. Поверили. На их души опустилось горе.
– Не ходите за мной!
– приказала Лариса.
– Стойте здесь. На этом месте.
Она ускорила шаг и пошла к гардеробу.
Возле барьера уже выстроилась порядочная очередь, и гардеробщица орудовала в поте лица.
– Сестра не взяла, - сказала ей Лариса через головы.
Гардеробщица промолчала. Она тащила охапку пальто, взвалив ее на свой живот.
– Может, все-таки возьмете?
– Лариса протянула через головы кулак с мелочью.
– Не лезьте, - попросила женщина.
– Тут с детьми стоят.
– Я уже стояла, - объяснила Лариса.
– Ни стыда, ни совести, - отозвалась другая, из середины очереди. Им плюй в глаза, а они скажут: дождь идет.
Гардеробщица продолжала молча выдавать пальто, делая вид, что не знает Ларису. Видит первый раз.
Ларису оттеснили от гардероба.
Она выглянула в коридор. Дети стояли там, где она их оставила, под плакатом о вреде алкоголя. Маша тихо плакала. А Даша рассматривала плакат: у нее была потрясающая способность: моментально приспосабливаться к новым обстоятельствам и ни о чем не сожалеть.
– Что ты ревешь?
– спросила Лариса, подходя.
– Ну, что ты ревешь?
Маша нырнула головой, вытянула губы и зарыдала еще вдохновеннее, поскольку было кому показать свое горе.
Маша плакала абсолютно так же, как тетя Рита. У них в роду была дальняя родственница, старая дева, окончившая свою жизнь в доме для престарелых. Так вот, когда тетя Рита плакала, у нее складывались губы и дрожали брови - абсолютно так же, как у Маши. Вернее, у Маши так же, как у тети Риты, и было непонятно: через какие тайные пути передались природе эти сочетания хромосом...
– Давай мириться, - предложила Лариса и присела перед Машей. Та навалилась на мать своим тяжелым тельцем и сладко обрыдала ее лицо, горячо дыша в щеку.
– Ну, все, - сказала Лариса, целуя мокрое личико.
– Все?
Маша кивнула, продолжая источать слезы, но не горькие, как прежде, а легкие и просветленные. Брови и щеки были в красных нервных пятнах.
Даша стояла рядом как истукан, с интересом рассматривая нарисованного неаккуратного дядьку с красным носом.
"Вся в Прохоровых, - подумала Лариса.
– Прохоровская порода".
Из кабинета вышла сестра-хозяйка.
– Простите...
– начала Лариса, но сестра-хозяйка прошла мимо, как проходит генерал мимо новобранца. Потом она вернулась и заперла кабинет, и ее широкая спина как бы говорила: "Ходят тут... еще пропадет что-нибудь..."
– А куда мне обратиться?
– спросила Лариса, глядя в недоступную спину.
– Обратитесь к своему лечащему врачу, - ответила сестра-хозяйка заученными интонациями.
Видимо, все мамаши обращались к ней с медицинскими вопросами, и она всех отсылала к своему лечащему врачу.
Виктор Петрович передвигал стетоскоп по детской спинке, говорил: "дыши", "не дыши". Потом вытащил из ушей костяшки стетоскопа и посмотрел на вошедшую Ларису.
– Ну что?
– спросила мама мальчика, беря в плен глаза Виктора Петровича.